развороченные после бомбежки вагоны, трупы, один – голым задом вверх. Понял: убит, когда справлял нужду. Запечатлелось.
В Саратовской области, в деревне три сестры с двумя детьми получили отдельный дом. Огородничали, откормили свинью. Крестьянская закваска.
В 9 лет закончилось счастливое детство. Разум созрел: научился строить логические цепочки, предвидеть будущее. И он понял: все люди рано или поздно умирают. Значит, и он тоже умрет. Пусть даже проживет очень долго, но все равно умрет. Почувствовал себя в западне: заманили в нее и всё – назад ходу нет. Запустили в жизнь, не спрашивая согласия. Однажды в полусне полетел в черную бездну, в звездную пропасть – с тех пор ужас неизбежной смерти не отпускал его.
К вере в загробную жизнь его не приучали. Мог бы и сам приучиться ради успокоения. Однако его душа и разум по своей конституции не принимали чуда.[3]
В те свои девять лет успокоил себя по детски просто и ясно: пока вырасту, наука придумает лекарство от смерти, и люди будут жить вечно.
Стал молчалив и замкнут. Оказалось – в отца. «Молчун, — говорила о нем мать, — разговорится, когда выпьет».
В это же время начал много читать, смотреть кино. Мир раздвинулся, в нем были интересные, прекрасные люди. Они совершали подвиги, говорили красиво и благородно. Мальчик удивился тому, что люди в жизни не такие, как в книгах и в кино. Заботятся только о самих себе, говорят неприличные слова, пьют водку, скандалят… Ладно, решил он, это только здесь в саратовской деревне такие, вернусь в Ленинград, там встречу настоящих людей. (Не встретив их по приезду в Ленинград, долго еще, вплоть до взросления, надеялся встретить книжно-киношных людей в другой среде: на работе, в мире искусства и т. п.)
Осенью он собрался идти во второй класс. Деревенские сверстники сказали:
— Зачем? Иди вместе с нами в третий, догонишь.
Действительно, немного помучился, но освоился, закончил третий класс на отлично. Впоследствии ерничал: благодаря фашистам закончил десятилетку за девять лет.
Привязался к Шурке Гольштейну из Киева, лучшему другу.
В деревенской библиотеке ребятам доверили выбор книг на полках, часть книг попадала под рубашку за пояс. Нужды воровать не было, нравился беспроигрышный риск. И он тоже стал воровать. За компанию. Стыдился, но воровал. Стадное чувство – быть таким как все.
Однажды библиотекарша не давала ему книгу: «рано еще», он плаксиво уговаривал, потом схватил книгу и с плачем побежал на улицу. Она пошла следом: «Дай, я только запишу». Он остановился, она забрала книгу и вернулась к себе. Тоже устыдился – за свои слабость и глупость.
В 1944 году отец на фронте пропал без вести: за восемь дней до 27 января – дня полного снятия блокады. Вся страна жила призывом поэта: жди меня и я вернусь! И мальчик радостно ухватился за эту надежду: не мог отец погибнуть, надо ждать.
Мать поехала в Ленинград одна. Через несколько месяцев выехали сестры с детьми.
В Ленинграде мать в очередной раз проявила свою предприимчивость. У нее хорошее образование – семь классов школы (у сестер по два) и сообразительность. Она устроилась управдомом и использовала служебное положение для того, чтобы занять освободившиеся комнаты, естественно, с пропиской. В ее ведении – три дома в центральном, Смольнинском районе, в одном доме она «сделала» комнату для себя, в другом – для младшей сестры и для сестры мужа. Они добились таки своего: закрепились в Ленинграде.
Фронт был еще недалеко, на эстонской границе. Однако советская власть уже сумела создать пионерский лагерь в Большой Ижоре, где он хорошо провел месяц. Здесь же был дом деда Ивана, который умер в эвакуации от рака на 64-м году жизни. Его дом, служебное жилье, пропал для семьи – заняли чужие люди.
Потом мать отвезла его в родную деревню деда Тимофея. До войны у деда был большой каменный дом, построенный после двух пожаров. Большое подворье: хлев, амбар, баня, гумно. Сад, огород, пятьдесят соток земли. Дом и подворье сожгли наши при отступлении. Из ста дворов сожгли десяток, так что для проживания здесь немецких и эстонских оккупантов дома нашлись.
Теперь по общинной традиции колхозники поставили деду сруб три на пять метров, куда втиснули даже русскую печь.
Семидесятилетний дед жил один. В молодости он почему-то поехал в Тверскую губернию брать жену из сиротского дома. Родилось шесть детей, как положено по тогдашней норме. Жена умерла от рака на 60-м году в самом начале войны. Три сына погибли на фронте, три дочери жили в городе.
В 11 лет мальчик стал домашней хозяйкой: готовил на себя и деда, а потом и на младшего брата. Нужда заставила: мать и тети работали в городе. Шел от простого – картошка, каши, макароны – к сложному: супы, хлеб, творог, крахмал из картошки для киселя и др. Творческая работа – пока осваиваешь процесс. Каждый день пища съедалась, и каждый день надо готовить снова. Тошно становилось. А как же домашние хозяйки? Привыкают и терпят? Обретают удовольствие от процесса.?
Дед не спорил с внуком, но иногда робко жаловался на какое-то его самовольство приезжавшим дочерям. «Чего же он мне прямо не скажет?», — возмущался внук. В разговорах матери и теток его кое-что настораживало:
— Когда начали раскулачивать, отец всё отнес в колхоз, что нужно и не нужно.
Внуку такая осторожность деда не понравилась: не хочешь, так не вступай, а уж если вступать, так по правилам. Спустя много лет дядя Петя Кононов, бывший председатель колхоза, рассказывал, что раскулачивания у них не было.
Внук призадумался: излишняя осторожность – это плохо, но выживать-то надо.
Дед – набожный человек. Отвезя государству бочку колхозного молока, он водружал очки на нос и неторопливо читал Ветхий Завет и житие Христа с картинками. Внук тоже прочитал. «Иаков родил Иосифа, Иосиф родил Исава, Исав родил Иоанна…» и так на несколько страниц. Не понял. Легенды типа «Авраам приносит в жертву своего сына». Опять не понял. Чудеса, совершаемые Христом. Тоже непонятно, разве такое возможно? «В начале было Слово». А что же было до этого? Сам дед на религиозные темы с ним не говорил, да и на другие тоже.
Дед не матершинничал – блюл веру, самое сильное присловье «ёшь твою проналево». В то же время моче-фекальные слова употреблял как обычные.
Как-то дед собрал в своей избенке десяток мужиков и предложил восстановить церковь. Внук слушал их и молча негодовал. Нет, в те годы было ясно, что ничего преступного в их замысле не было, просто он возмущался их темнотой: зачем тратить силы на ненужное дело?
Через два года после войны дед умер от рака живота на 72-м году жизни.
Его дочери укоренились в городе, но не отрывались от земли. Картошка, овощи, сад – этим занимались все выходцы из деревни. Но они еще завели корову! Летом наезжали посменно, накашивали сено, доили, кормили пастухов. На зиму пристраивали корову к соседям. О великое русское крестьянство! Подвела (или выручила) корова: она давала всего лишь литр молока в день. Продали. А он получил почти полный цикл крестьянского бытия, включая покосную страду.
Каждое лето у него было крестьянским: игры в казаки-разбойники, лапту, городки, футбол, карты, домино. Верхом на лошадях в ночное. Падение с лошади на мякоть травы – хорошо! Купанье в бомбовых ямах (другого не имелось). Познание леса: ягоды, грибы, орехи. Игры с патронами: бросали в костер и разбегались под свист пуль.
В городской школе случилась первая драка. К нему пристал нахальный второклассник:
— Ты в каком классе учишься?
— В пятом.
— Чего врешь-то?
Он тогда был еще мал ростом.
— В пятом, говоришь. А ну выйдем во двор.
Второклассник начал драку, пятиклассник неумело махал прямыми руками.
— Бей прямо, — кричали болельщики.
У второклассника пошла кровь из носа, пошли мыться в туалет. Первая драка стала и последней.
