поняла? Почему молчишь? Отвечай, отвечай!
Ичель, помедлив, ответила:
— Если мы сбежим Тайасаль, у нас ведь никогда не будет возможности приблизиться к богам?
Он онемел. Никогда он не думал о том, что сбежать означает утратить божественность.
— Ичель, — прошептал он страстно, — не лучше ли отказаться от того, чтобы на мгновение стать богами и прожить жизнь просто как мужчина с женщиной, вместе, как сейчас?
— Нет, не лучше, — ответила она. — Знаешь, почему нас не стерегут? Потому что знают, что никто не откажется добровольно от того, чтобы стать богом. Если мы убежим, то у нас будут долгая жизнь и свобода, не думаю, что навсегда…Я постарею, а у тебя будут другие рабыни, искусные в прядении и размалывании зерна, и я прокляну свою душу. Месяц назад мы поженились. И сейчас мы боги. Только сейчас в жизни у нас то время, когда мы можем быть ими, и это короткое мгновение, которое никогда не вернется. Спи, Тайасаль, моя птица! Не думай о бегстве! Спи!
И Тайасаль заснул, та, чьи ноги быстры, гордо улыбалась. Ее детская грудь вздымалась.
На рассвете третьего дня пение и крики разбудили любовников, которые совсем позабыли про смерть. Прекрасное, словно изваянное тело Ичель, похожее на изящную золотую статуэтку, было уже умащено ладаном и благовониями, на него уже возложили дары и жертвы богине воды. Оставалось только проколоть губу Ичель, чтобы вставить туда серьгу из горного хрусталя. Она стоически терпела все, не жалуясь. Она чувствовала себя божеством. Вокруг нее начали раздаваться мистические возгласы верующих, забрать себе хоть один лист, упавший со стебля тростника, которым избивали ее, поцеловать ее следы, украсть ее одежду, вырвать хоть один волос из ее тщательно напомаженной прически, как будто перед ним был образ той, Что Дарует Воду, величайшей Чальки. Рабыне казалось, что она шагает, будто во сне, и звуки дудок и кларнетов, глиняных бубны и барабанов, которые сопровождали шествие воды- победительницы, жертва без устали танцевала, скакала, кружилась исступленно, передвигая быстрые ноги, прищуриваясь в экстазе пока тот, кто приносил к жертву, не столкнул ее с Тайасалем в глубокий ров. И влюбеленных засыпали землей, а наверху до рассвета танцевал народ.
Призрак
Когда я учился в университете в Мадриде, каждый четверг я обедал у своих дальних родственников сеньоров Кардона, которые сразу же меня приняли, относились ко мне очень хорошо. Муж и жена были полными противоположностями, он был сильный, сангвиник, твердый, веселый, склонный принимать решения практические, она бледная, нервная, романтическая, идеалистка. Его звали Рамон, она носила древнее имя Леонор. С точки зрения моего юношеского воображения эти два человека представляли собой прозу и поэзию.
В своем усердии Леонор предлагала мне блюда, которые мне нравились, мои любимые конфеты и приготовленный ее собственными руками в отполированном русском кофейнике отменный кофе, такой крепкий и ароматный, какой требовательный гурман может только пожелать. Своими длинными тонкими пальцами она предлагала мне фарфоровые чашечки «яичная скорлупа», и, пока я наслаждался прекрасным напитком, Леонор своими одновременно темными и полными тепла, как кофе, глазами, пристально смотрела на меня. Казалось, она хотела установить тесный контакт с моей душой.
Синьоры Кардона были богатыми и почтенными. У них было все, чтобы обеспечить то самое довольство, которое только возможно в этом мире. Несомненно, я размышлял о том, что брак между двумя такими разными и в физическом, и в моральном отношении людьми не может быть счастливым.
Хотя все в один голос уверяли меня, что дон Рамон — сама доброта и порядочность, для меня то, как живет это семья, до сих пор оставалось тайной. Раскроют ли мне ее карие глаза?
Постепенно, четверг за четвергом, меня одолевал эгоистический интерес в решение этого вопроса. В двадцать лет невозможно быть равнодушным к таким выразительным глазам, мое спокойное существование прекратилось, оттого я начал терять терпение. После обеда синьор Кардона выходил, шел в казино или на какую-нибудь встречу, так как он был очень общительным, мы оставались с Леонор у стола, музицировали, обсуждали прочитанное, играли в шахматы и беседовали. Иногда спускались поразвлечься соседи со второго этажа, они оставались у нас до одиннадцати, то было время, когда я уходил, перед тем, как закроются ворота. И я с мальчишеским тщеславием думал, что это просто замечательно, что дон Рамон Кардона ко мне не ревнует.
Одной ночью, когда соседи не пришли, то была майская ночь, прохладная и звездная, я стоял на открытом балконе, и, опьяненный ароматом акаций, которые отравляли мое сердце, я подвергся искушению могучего дьявола и решил объясниться. Я лепетал, сбивчиво, не только из-за страсти, но и чувства близости, смирения, нежности, когда Леонор прервала меня, сказав, что настолько уверена в моих наилучших чувствах, что желает доверить мне нечто важное, страшную тайну своей жизни. Я остановил свои излияния, чтобы услышать признания женщины, хотя не так уж было это и приятно, слышать от женщины, чьи губы дрожали от стыда, рассказ о ее истории любви.
— Единственное, о чем я сожалею, моя единственная ошибка, — прошептала удрученно дона Леонор — это маркиз де Касалья. Как всем известно, он человек пропащий и дуэлянт. Он владеет моими письмами, написанными в минуты умопомрачения. Не представляю, что нужно сделать, чтобы забрать их у него.
И я увидел, как из глубины темных зрачков медленно выскользнула сверкающей звездой слеза.
Когда я ушел от Леонор, я решил на следующий день увидеться с маркизом де Касалья. Это решение было продиктовано мне моим юношеским высокомерием. Маркиз, которому я дал свою визитную карточку, сразу же меня принял в изысканной курительной комнате, и после моего вопроса, что был причиной визита, он пожал плечами и вежливо произнес:
— Ваш поступок меня не удивил, но я прошу вас мне поверить, ибо я даю вам слово чести, что все, что я вам расскажу — истина. Случай с синьорой Кардона — один из редчайших в моей жизни. Нет у меня этих документов и не было никогда… потому что не испытывал удовольствия… того, что могло быть при общении с ней… Я утверждаю, это так, честное слово!
Это звучало настолько неправдоподобно, несмотря на то, что слова маркиза звучали вполне искренне, я смотрел на него недоверчиво, возможно, даже дерзко.
— Вижу, что вы не верите мне, — между тем добавил маркиз, — я не обижаюсь. Это для меня не имеет значения. Можете усомниться в моих словах, но ни вы, и никто другой не имеете права предполагать, что путем хитрых уловок я избегаю того, чтобы ответить на вызов. Если вы желаете ссоры, то я в вашем распоряжении. Только я прошу вас, перед тем как вы себе так или иначе ответите на этот вопрос, посоветуйтесь, пожалуйста, с синьором Кардона. Я сказала «с сеньором». Не смотрите на меня с таким ужасом. Дослушайте до конца. Дона Леонор, согласно всеобщему мнению, честнейшая женщина, должна была страдать и грезить о том, чтобы между нами что-то произошло, что мы увиделись, что она мне написала и т. д. Под влиянием иллюзорных сожалений она рассказал мужу «все»… так сказать «ничего».. но «все» для нее, и ее муж прибыл сюда, как и вы, только он был разгневан по-настоящему, по-настоящему желал моей крови, чтобы со мной поквитаться. Если бы я не был хладнокровен, на моей совести было бы сейчас убийство Кардона… или бы он убил меня (не скажу, что могло бы случиться). К счастью, он не застал меня врасплох, и я спросил Кардона, в какое время, по его мнению, имели место наши преступные свидания, так я убедительно ему продемонстрировал, что в это время я был в Париже, Севилье или Лондоне. Очень легко я доказал недостоверность других дат, указанных доной Леонорой. Синьор Кардона был очень сильно смущен и весьма изумлен, ему пришлось принести мне извинения. Если вы меня спросите, как я объясню такие странные события, то я скажу, что эта синьора, с которой я после того желал познакомиться (памятью матери клянусь, что раньше ее никогда не видел!), страдает от некой душевной болезни… у нее был видение… далее, ей явился призрак любви… и неведомо отчего он принял мой облик. И это все. Вы не удивляйтесь. Через десять лет, узнав иных женщин, вы вообще ничему удивляться не будете.
Я покинул дом маркиза, так ничего и не поняв. У меня не было оснований думать, что он лжет, но тем не менее недоверие у меня сохранялось. Однако, впечатленный твердыми и категоричными заявлениями денди, с этого момента я перестал досаждать Леонор, кроме того, стал наблюдать за Кардона. Я пытался
