здесь, но она уже не входит в его жизнь. Она чужая.
Оглушенная этим несчастьем, Ана стоит у стола, безвольно опустив руки, а вокруг, не замечая ее, ходят люди, занимаются своими делами. У них своя жизнь, и никто не интересуется ее собственной. Она чувствует себя потерянной, маленькой, ничего не значащей, и начинает ненавидеть себя за свою ненужность.
От сильной душевной боли она проснулась. То, что это был просто сон, не успокоило ее. Она боялась своих снов…
Ана встала с постели и привычно бесшумно, чтобы никого не потревожить, поднялась на крышу башни, на выстуженный ветрами чердак, где не один десяток лет, покрываясь пылью, копился всякий хлам. Ее тянуло сюда, к грязному заледеневшему окошку, которое она отогревала свечой, и каждую ночь, пугаясь неизвестно чего, она смотрела в него и замирала от ужаса перед непонятным и неизбежным, что надвигалось из темноты, со стороны гор. Какое-то быстрое движение, жадное, как у напавшей на след собаки, чудилось ей на далеком неразличимом горизонте. То приближающиеся, то удаляющиеся гулкие голоса и шорохи, чье-то тяжелое прерывистое дыхание, запах крови, страшные видения — словно из далекой, когда-то прожитой ею жизни, — все это вызывало у нее странную дрожь, головокружение, почти обмороки…
Она не понимала, что с ней происходит, но знала, что все вернулось: ночные кошмары, боль, ужас, которые терзали ее прежде, в другой жизни, в другом замке… Нет, твердила она, ужасаясь догадке, которая сводила ее с ума, лишала мужества, наполняла горечью и невероятным страхом, я не хочу…
Когда ее тело начинали мучить судороги, она знала, что ей поможет только одно, и она начинала улыбаться, потом тихонько и все громче, веселее — смеяться, пока не приходило облегчение. Она торопилась увидеть себя со стороны — как в зеркале. Она неизменна. Ее не смогут изменить. Она прежняя — красивая, уверенная в себе, сильная. Она справится с этим. Завтра она скажет мужчине, который стал ей очень дорог, как она любит его. У них родятся дети, и они будут долго и счастливо жить в этом замке, пусть бедно, пусть, но обязательно счастливо. Она не боится непонятного, незнакомого имени, которое огненными буквами все чаще вспыхивает в ее сознании. И не хочет думать о том, что когда она поймет, что значит это короткое, звучное слово, это знание убьет ее, разрушит, уничтожит… И это будет страшнее, чем просто смерть, которой она не боится… Прочь! Пошла прочь! Убирайся…
12.
Едва некогда позолоченных кровель башни замка коснулись первые солнечные лучи, гости, пешие и конные, потянулись на смотр невест. Они собирались до вечера, и замок с трудом вмещал всех желающих посетить короля в столь приятный и значимый для него день. Празднества должны были начаться на закате солнца, когда прибывшие отдохнут с дороги.
…Тронный зал, украшенный новыми драпировками и блеском множества свечей, давно не видел такого количества красивых девушек. Семьи подводили своих красавиц к королю, сидящему рядом с Аной в большом дубовом кресле, и представляли. Король благосклонно кивал.
— Я рад видеть, — говорил он Ане, — что обнищание моей страны никак не сказывается на красоте моих подданных. Словно наши боги пытаются приободрить мой народ в его несчастье и вознаграждают, говоря тем самым, что нельзя расставаться с надеждой. Ты сегодня особенно молчалива, — заметил король, — и хороша…
— У меня столько соперниц, что я даже теряюсь, — через силу проговорила Ана. Она чувствовала себя неловко, как будто занимала чужое место. Из-за нее король предпочел сидеть в дубовом кресле, а не на троне, и Ана все чаще ловила неблагосклонные взгляды из толпы.
— Они тебе не соперницы, — спокойно проговорил король, кивком головы приветствуя очередную красавицу. Заглядевшись на короля, синеглазая и светловолосая девушка замешкалась, вызвав у короля улыбку.
Неожиданно толпа гостей зашумела, заволновалась. Прокатившись волной по залу, слуха короля достигла новость. Он потемнел лицом и повернулся к Ане.
— Это будет самая удачная и злая шутка в моей жизни, — глухим от ярости голосом сказал он.
— Что ты хочешь сделать? — встревожилась Ана.
Король посмотрел на Ану, и его взгляд смягчился.
— Я никогда не причиню тебе зла. Знай это… — с любовью в голосе сказал он и поднялся навстречу идущей к нему через зал без всякого сопровождения, охраняемой только обычаем, женщине в нарядном желтом платье, на поясе которого висел кинжал.
Это была Дора.
С худосочным и подвижным, как у обезьянки, телом, Дора казалась подростком, перенесшим в детстве множество невзгод. Ее лицо с мелкими чертами, заметно посеченное шрамами, было лишено какого-либо обаяния из-за злого и брезгливого выражения. В темных настороженных глазах таились подозрительность и необузданная жестокость, а в каждом движении скользила неуравновешенность человека, легко впадающего в гнев.
Приподнимая длинную юбку, так, чтобы были видны ее крошечные ступни, дочь Сохора вызывающе манерно шла по залу. Нервно подергивая обнаженными худыми плечами и постукивая каблуками, она бесцеремонно пересекла боязливо расступающуюся гудящую толпу, приблизилась к королю и дерзко вскинула свою коротко стриженую кудрявую голову.
— В твоем имени нужно заменить одну букву, Дора, дорогая… — сказал король, подходя к ней вплотную и вежливо улыбаясь, так что со стороны не было понятно, что в эту минуту он наносит гостье оскорбление и с трудом сдерживает ярость.
Дора дернула плечом и что-то прошептала, пытаясь погасить злой блеск в своих черных глазах.
— Мне показалось, или ты и в самом деле щелкнула зубами? — весело и негромко продолжал король. Он пытался понять причину ее появления, распознать безумие, подвигшее ее на этот поступок.
— Ты будешь моим, Далибор! — не тратя слов попусту и беззастенчиво глядя королю в глаза, пылко сказала Дора. Его близость безумно волновала ее.
Это было неожиданно. Едва уловимая улыбка тронула губы Далибора.
— Я уже твой… — проникновенным голосом ответил он и наклонился к ней. — Приди скорей в мои объятия.
— Ты иронизируешь? — с каким-то веселым интересом спросила она, запрокинув голову и во все глаза глядя на него.
— Нет. Как можно? — Ее самоуверенный вид и тон непонятной тревогой отозвались в его сердце, но времени остановиться и подумать уже не было. Он обернулся, обвел глазами зал и торжественно объявил, подняв вверх смуглую руку Доры: — Король сделал свой выбор!
Все присутствующие остолбенели от неожиданности. В наступившей тишине было слышно, как шелестят пышные юбки женщин и потрескивают свечи. В дальнем конце зала кто-то задел и уронил стул.
— Почему же вы не поздравляете своего короля? — произнес король голосом, сразу отрезвившим подданных.
Все задвигались, загомонили, захлопали. Доре почтительно поднесли синее платье. Король предложил невесте руку и удалился вместе с ней, чтобы она переоделась в новый наряд. Дора, казалось, и не сомневалась в таком исходе дела. Как ненормальная, она все время визгливо смеялась, в восторге запрокидывая темную голову и не сводя глаз со своего избранника.
Выставленная на обозрение зала, гудевшего в недоуменном ожидании, Ана сидела, гордо выпрямившись и подняв голову, как будто все случившееся ее не касалось. Глаза ее оставались спокойными, но горечь недоброго предчувствия опустила книзу уголки ее ярких губ.
Наконец громко заиграла музыка, расступилась толпа, и король вошел в зал — с непроницаемым лицом, под руку с торжествующей невестой, одетой в синее платье Аны. Платье было заметно велико ей и волочилось по полу, но это не смущало сияющую избранницу короля, которая просто упивалась своим счастьем. По знаку короля, им поставили два кресла посреди зала, и, медленно поклонившись, под восторженные крики толпы, пара уселась.
Ана по-прежнему сидела одна. Едва она увидела короля, все происходящее вдруг стало раскручиваться перед ней в каком-то медленном, заторможенном темпе. Голоса людей отдалились и доносились глухо, как из тумана. Она опустила со шляпы вуаль, чтобы никто не видел ее растерянного лица, и горячие слезы, показавшиеся чужими, — она не поняла, что плачет, — покатились по щекам.
