швейцарцев. «Йах-ха! Йах-ха!» — крякали гельветы при каждом ударе. Работали они слаженно, словно дровосеки.
Но и лейденцы дрались как бешеные. Золтан позабыл про всё и орудовал мечом, как встарь, чувствуя, как болят окаменевшие от бездействия мускулы. Он бился в передних рядах, как и суждено бойцу с длинным клинком, ломая древки пик, срубая руки, подрезая ноги и бока, выбивая «яблоком» рукояти зубы, сворачивая носы, но силы были уже не те — дыхание сдавало, два или три раза он пропустил удар, а доспехов на нём не было. Кровь из раны на голове стала заливать глаза. В очередной раз замахиваясь мечом, Золтан вдруг почувствовал, как закололо в груди, и левая рука перестала его слушаться. Снизу вверх, под горло, подступили слабость и смертельный хлад, перед глазами пошли круги. «Сердце...» — успел подумать Хагг. Он услышал ржание, но то были ещё не кони апокалипсиса, — это всего лишь валлонская кавалерия пришла на помощь. Хагг начал падать. Кто-то подхватил его под мышки и, ругаясь, потащил в сторону. Их пинали и толкали. Меч, который Золтан так и не выпустил из рук, волочился по земле. Золтан запрокинул голову, чтоб рассмотреть своего нежданного спасителя, но тот уже оставил его и бросился в гущу боя, к своим.
Издалека раздался будто гром, и вряд ли это были пушечные залпы — это было что-то, куда более мощное, что вызывало дрожь земли. Что-то странное творилось к северу отсюда. Можно было подумать, будто кто-то провёл подкоп под стены города и ныне подрывает мины, но зачем тогда атака? Не станут же гёзы взрывать собственные стены! Золтан оперся на меч, попытался подняться — и не смог, только руку порезал. Звёздное небо пошло каруселью. Он остался сидеть, бессильно слыша, как Иоганес Шольц кричит где-то слева от него: «Господин Золтан! Господин Золтан!!!»
— Я... здесь... — прошептал он.
Потом были возникшая из темноты широкая конская грудь, удар и темнота.
...Недалеко от места боя, в деревушке Лейдердорпе, командующий войсками, не выспавшийся и потому злой, генерал-инквизитор Фернандо Вальдес с неудовольствием рассматривал только что прибывшего запыхавшегося гонца.
— Докладывай! — потребовал он.
— Гёзы, maestro de campo! — выдохнул гонец. — Они взорвали две дамбы... подошли на кораблях и обстреляли нас с моря, потом горожане сами сделали вылазку, открыли шлюзы...
— Горожане открыли шлюзы? Взорвали дамбы?! — удивлённо воскликнул дон Фернандо. — Зачем им это понадобилось?
— Мы не знаем, maestro de campo. Это какое-то наваждение. Может, они хотят утопиться, чтоб не умереть от голода?
Генерал Вальдес задумчиво скривил губы и хмыкнул.
— Должно быть, они сошли с ума, — наконец произнёс он. — Время, похоже, ничему не учит этих глупых еретиков...
Сказав это, он распорядился выслать два пехотных и три конных батальона на подмогу. Несмотря на сумрак ночи, даже отсюда было видно, как на юге отряды фра Филиппо да Сильвестра из последних сил держат оборону; и как раз в эту минуту новый залп из пушек накрыл шатёр его оруженосца. Точнее сказать — шатёр его бывшего оруженосца.
Впрочем, и почтенный инквизитор и португалец этого не видели.
Бенедикт поднял голову от кружки с кипятком и оглядел тёмное помещение. С тех пор, как его очки разбились, он стал видеть всё нерезко. Впрочем, как раз сейчас особой остроты зрения не требовалось. Свечей больше не жгли: не то что мыши — люди ностальгически вздыхали, вспоминая горький вкус свечного сала. Тлеющие в камине угли тусклым светом освещали своды некогда такого уютного подвальчика, где в мирное время подавали устриц и брюссельскую капусту, подогретое лувенское вино, двойное пиво и изумительное чесночное рагу со старой гаудой, а теперь могли предложить разве что кружку кипятку и сухарь... Впрочем, посетители были рады даже кипятку и сухарю.
В подвале царила давящая, гулкая тишина. Народу почти не было, а пятеро студентов пили молча, и только Вильсон — тощий, растрёпанный студент-медик из Британии, присев на краешек стола и отбросив за спину короткий плащ испанского покроя, задумчиво перебирал девять струн старой лютни и выпевал строку за строкой:
Песня звучала. Пламя в камине колыхалось. Все сидели мрачные и подавленные.
В прошлые дни они стали свидетелями гибели странной девушки на колокольне, но это было далеко не всё. Прошлым утром умер бедняга Эмманюэл, а днём раньше — малыш Лукас. Умерла и девушка, дарившая обоим в тот памятный вечер сладкий яд своей любви... Их похоронили вместе, всех в одной могиле, с двумя десятками других таких же несчастных горожан, ставших жертвами ужасной болезни, — распухших, почерневших, покрытых бубонами... В первом было что-то вечное, даже возвышенное, во втором — что-то ужасающе неправильное, как в сломанном дереве, которое не успело дать плодов. Студенты сидели, сосали горячую воду с корицей, слушали песни и время от времени провозглашали мрачные тосты. Да и песни были им под стать... Уже прошли дни их распоследнего веселья, и только строчки на латыни напоминали о былом безумии и расточительстве:
«Вода — не пиво, много не выпьешь», — Бенедикт в который раз испытал на себе всю правоту этой житейской мудрости. Пора было выйти на двор. Он встал, одёрнул камзол, отвесил всем присутствующим подобающий поклон и вышел за дверь, в стужу и ночь.
Моросило. Бенедикт покрепче нахлобучил шляпу, чтоб её не сдуло ветром, и в кромешной тьме направился к каналу — справить малую нужду. Норд-ост бесновался вовсю, ледяная вода ходила пенными валами. Прохожих на улицах не было. Расстегнув штаны, воздевши очи к небу, Бенедикт ван Боотс совершал
