Выхода не было. Карел развернулся, ласточкой в прыжке преодолел полкомнаты и скрылся под кроватью только его и видели. Оставалось только надеяться, что его не заметят.
Заскрежетал засов. Дверь распахнулась, в келью посветили фонарём. Ялка с головой зарылась в одеяло и притворилась спящей. Стоявшие на пороге молчали. Оба почему-то не хотели входить.
— Спит вроде? — наконец спросил один.
— Да вроде спит, с сомнением произнёс второй. И нету никого.
— Кому ж тут быть-то...
— А чего смеялась?
— Una bruja, secor amferes[14], кто их поймёт... Может, помаленьку совсем с ума сходит, а может, колдует чего...
— Колдует? Пресвятая дева да хранит нас! — звякнула какая-то железка, заскрипела кожа, отсвет фонаря заколебался — Киппер, видно, осенял себя святым крестом. — Да и смех ли это был, раз она спит? Это были звуки не человеческие, это звуки потустороннего мира, ясно как божий день! Коли так, не улетела бы! Неплохо бы забить окно. Или цепь ей на ноги надеть.
Ялка вся похолодела и крепче сомкнула веки. Впрочем, второй стражник, судя по голосу — аркебузир Мануэль, в ответ на это предложение только рассмеялся.
— Могла б летать, давно бы улетела, — язвительно сказал он. — Думаете, это так просто? Viva Dios, им надо сперва зелье для этого сварить, такую embrocacion — corteza de milhombres, tocino, alfalfa[15] и всякое такое прочее, потом натереться им, выпить...
Обычно Мануэль прекрасно говорил по-фламандски, но сегодня был изрядно пьян, испанские словечки из него так и сыпались. Впрочем, Киппер выглядел не лучше. Удивительно, как они вообще понимали друг дружку. Наверное, обоим помогало странное свойство пьяниц общаться друг с другом на любом языке.
— А ты откуда знаешь? — с подозрением спросил десятник.
— Да уж знаю. Я с нашим инквизитором давно странствую, всякого наслушался, да и не пролезет она в окошко: вон оно какое маленькое.
— А вдруг и она маленькой сделаться может? Или превратится в эту... Ик!.. Ну в эту!.. В мышуна летучего?
— В нетопыря.
— Ja-ja, so etwas[16]. Ищи её потом...
— Да бросьте, senior Киппер. Кабы так, что толку её караулить? И потом, мы с вами где?
— А где?
— В монастыре. Святые стены, pues, comprendes[17]? Какое тут может быть колдовство?
— А и верно! — с облегчением промолвил он. — Я совсем забыл. Это ты точно заметил, правильно! А она и вправду спит?
— Да вправду, вправду. Храпит даже, слышите? (Из-под кровати в самом деле слышался вполне натуральный храп — Карел раньше девушки сообразил, что надо подыграть.) На спине спит, pobrecita[18], тяжеловато ей, или приснилось что-то. Пусть её. Padre Себастьян сказал, пока не надо её беспокоить. Vamonos, senor десятник, пойдёмте, там ещё полбутылки осталось.
— А... ик!.. это... — вдруг засомневался Киппер, обшаривая келью светом фонаря. — Чего-то мне тревожно. Вот что, Мануэль, покарауль-ка до утра снаружи, походи под окном,
— Soccoro[19]? — удивился он. — Для чего? Куда она отсюда денется?
— Приказ не обсуждать! — повысил голос десятник, — Не знаю, куда денется. Может, простыни порвёт и по ним слезет... Himmeldonnerwetter, — выругался он, — надо бы забрать у неё простыни... Караул до трёх ночи нести будешь, потом кто-нибудь тебя сменит. Abgemacht. Erfullei[20]!
И стражники удалились. Через минуту хлопнула входная дверь и под окном снаружи, с интервалом в несколько минут, принялись шуршать замёрзшим гравием туда-сюда подошвы Мануэлевых сапог. Карел выждал сколько-то ещё и вылез, весь в пыли и в паутине, отряхнулся, поддёрнул штаны и погрозил кулаком сперва двери, потом — окошку.
— У, мерзавцы! Тартилья испанская! — повернулся к девушке и огляделся. — Так... Что делать?
Он снова прошёлся по комнате, заглянул под стол, пошарил по углам.
— А это что? Это твоё?
Девушка подняла взгляд. В руках у Карела было что-то маленькое и продолговатое. Он подошел к окну. Стало видно яснее.
— Это губная гармошка, — сказала она. — Её, наверное, Михель забыл.
Сразу вспомнилось, как вчера белобрысый фламандец опять пытался с ней поговорить и как-нибудь развлечь, расспрашивал, рассказывал какие-то истории, играл на этой штуке... Он вообще странно вёл себя последние несколько дней. Ялка не могла понять, что с ним творится.
— Губная гармошка? — обрадовался Карел. — Я всегда мечтал о музыкальном инструменте! А кто такой Михель? Ещё один стражник?
— Нет. Он просто... просто с ними. Только не надо на ней играть, а то опять прибегут!
— Так. — Глаза у коротышки загорелись. — Так... Ну-ка, дай простыню.
— Зачем тебе?
— Надо. Дай, у тебя их две. — Он стащил с тюфяка простыню, прогрыз в ней две дыры и набросил на себя как плащ и капюшон.
— Пока сойдёт, — сказал он удовлетворённо, оглядев себя со всех сторон. — Пришла мне в голову одна идея... Сейчас мы с ними поиграем.
— Что ты задумал?
— Сейчас увидишь. — Он хихикнул и потёр ладошки. — Начинаем воспитательную работу! А ты лежи. Ты ж притворялась спящей? Вот и притворяйся. Если спросят, взятки гладки: ничего не видела, ничего не слышала. Не бойся, я проверну всё так, что тебя не заподозрят.
— Я не боюсь. — Ялка почувствовала, как вместе со сном к ней возвращается прежнее тупое безразличие. — Я не боюсь. Мне всё равно.
Карел после этого, как показалось девушке, чуть растерял свою уверенность; и это принесло ей даже какое-то удовлетворение, словно его недоумение послужило некой компенсацией за сегодняшнее беспокойство. И в самом деле, что за толк был от его визита? Что он ей сказал хорошего? Разве что рассмешил, ну так этот маленький гном, тролль, — или кем он там ещё мог быть на самом деле? — всегда умел казаться или быть на самом деле хамски наглым, хитрым, трогательным и смешным одновременно. И почти всегда не к месту. Невелика заслуга, если вдуматься. Да и охранники теперь настороже.
— Ну, я полетел. — Карел уже распахнул окно и влез на подоконник. Обернулся: — Тебе принести чего-нибудь?
— Ничего мне не надо. Ни-че-го.
Она затворила за ним оконную створку, вогнала в пазик стерженёк щеколды и устало опустилась на кровать. Повалилась на бок, накрылась одеялом и затихла. Ей ничего не хотелось. Глаза были как два свинцовых шарика, закрытые веки, казалось, с трудом их удерживают. Она лежала неподвижно, краем уха различая печальные вздохи гармоники за окном, только вздрогнула, когда хрусталь полночной тишины разбился аркебузным выстрелом, и долго слышала потом, как удаляются и затихают звуки музыки, вдогонку которым несутся божба и проклятия испанца. Что бы там пройдоха Карел ни замыслил, трюк его сработал — один раз пьяный Мануэль дал маху, а второй заряд, должно быть, подмочила роса.
Суета и беготня, наставшие потом, её уже не трогали.
Она спала.
Когда деревья расступились и впереди замаячили первые дома, внезапно посвежело. Всё небо затянуло тучами, в домах засветились окошки. Пора было подумать о ночлеге для себя и стойлах для скотины.
