Тысячу лет назад во время Великого переселения народов кочевники-венгры из Приуралья пришли на Дунай и, найдя тут земли «полные меда и молока», на них осели, сделавшись земледельцами. Благодатный климат, богатые почвы и трудолюбие вырастили здесь человека, преданного земле. И в наше время культура работ на полях, в огородах, в садах и на виноградниках тут очень высокая. Интересен уклад сельской жизни, хранящий традиции и в то же время открытый для самых передовых приемов хозяйствования. Все это хотелось увидеть. Хотелось увидеть также природные примечательности страны — озеро Балатон, Дунай, знаменитую степь Хартобадь, древние городки, старинные села и хутора, интересных людей. Тщательно спланированное трехнедельное путешествие подарило кое-что и сверх того, что хотелось увидеть. Обо всем вы прочтете в этих заметках. Поскольку жизнь скоротечна и многое меняется на глазах, будем помнить: путешествие по Венгрии было в 1986 году.
Дорожные узелки
Двадцать дней путешествия — это не много, но и не мало. Венгрия — страна небольшая. В 1961 году тут отменили внутренние воздушные линии — поездка в аэропорт, ожидание, посадка на нет сводили преимущество авиации. Автомобилем быстрее.
На карте страна похожа на бабочку, присевшую в самом центре Европы. Два крыла расправлены вправо и влево от текущего по меридиану Дуная. К голове бабочки — Будапешту — по крыльям тянутся жилки дорог. В столичном городе проживает пятая часть населения — два миллиона. Еще три миллиона венгров живут в городах. Самый крупный из них, Мишкольц, по населению в десять раз меньше Будапешта. Сельская Венгрия — пять миллионов людей — живет в селах и на хуторах.
Дорожную эту пометку в блокноте я делал на хуторе, куда завернули попить воды, но больше из любопытства… Старый дом, три сарайчика для скотины, колодец, сад, куры вперемежку с цесарками, сомлевший от жары пес в конуре. Воды из колодца достала бабушка Иштванней. Только речь отличает ее от русской или украинской пожилой женщины. Руки в муке: месила тесто для пирога — скоро старик придет с сенокоса… Уже когда прощались, узнали: старики Плангары живут на хуторе единоличниками. «Отчего же?» «Да дед у меня сильно упрямый, — сказала бабушка Иштванней. — Не расстанусь с землей, и все!»
В машине зашел разговор о венгерском характере. Какими видят себя сами венгры? Твердость, трудолюбие, юмор, гостеприимство, гордость… Трудолюбие было особо подчеркнуто: «Сельский житель в поле выходит не позже шести. Иначе дочку замуж не выдать».
По климату Венгрия — точно Молдавия и Кубань. Начало лета, а птицы сидят на проводах с раскрытыми от жары клювами.
Пейзаж — всхолмленная равнина. Виноградники, поля пшеницы, свеклы, подсолнухов, кукурузы. Островками — лески, лесные полосы, рощи и просто отдельные деревца на полях. Дорога стелется по увалам, открывая то дали в горячем мареве, то селения в низинах с бурыми черепичными крышами. Непременная часть пейзажа — колодезный журавль. Но чаще видишь серебристый шар водонапорной башни. Эта конструкция — изобретение венгров. В начале 70-х годов шары я видел повсюду в Соединенных Штатах — переняли! И у нас они появились в те годы, но почему-то не прижились. Жаль! Эта вышка не портит пейзаж. Она его украшает. Серебристые шары видишь повсюду, по ним определяешь: в гуще зелени спряталась ферма или село. Водонапорные вышки формой напоминают округлые кроны деревьев и потому, наверное, так срослись, так сроднились с пейзажем, что кажется, они не построены, а выращены на этой земле.
В Венгрии нет поражающих воображение горных хребтов, морских побережий, ярких природных диковин. И все-таки глаз нельзя оторвать от холмов с веночками леса, от маленьких речек в опушке ольхи и лозинок, от пшеничных полей, поражающих чистотой. Очарование земли, ухоженной человеком! Можно вздохнуть об исчезнувшей дикой природе — все распахано, разлинеено, обваловано. Но нигде не увидишь оскорбительной для земли нерадивости и небрежности. Не увидишь у пашни лежащего ржавого колеса, зачем-то вырытой и забытой канавы, мусора, плешины от удобрений… У венгров мало, почти нет полезных ископаемых (добывают бокситы, низкого качества уголь, минеральные воды, немного нефти и газ). Главное богатство — земля, почвы. И этим богатством пользуются рачительно, бережно.
Телефонная будка в придорожном селе. Трубка, как случается и у нас, на цепи — крадут. Но тут же в будке висят толстенные телефонные книги. Потрепаны, но на месте…
— Давай-ка вспомним, что самое-самое венгерское? Сидящий рядом со мною веселый Игнац начинает загибать пальцы:
— Гуляш, чардаш, токай, салями, паприка, кубик-рубик, «Икарус», ну и недавно писали: по производству лекарств мы — великая держава…
Хлебаем в опрятной дорожной столовке гуляш. Хлебаем! Венгерское всемирно известное блюдо не то, что всюду едят на второе. Гуляш — это суп с мясом, обильно приправленный перцем. Другое национальное блюдо — тоже суп, но рыбный — халасле. Исходный продукт — непременно сазан. Приготовление осталось для меня тайной. То, что подали в тарелке, назвать ухою было нельзя — нечто густое и от перца огненно- красное. Вкусно. Но после халасле подают что-то похожее на вареники с творогом. Я так понял: для тушения в желудке пожара.
Население Венгрии — почти сплошь венгры, девяносто семь процентов всех жителей. Три процента делят словаки, немцы, сербы, хорваты. Официальный язык — венгерский. Труден ли с непривычки? Неимоверно! Вот проехали город с названием Секешфехервар. Танк, стоящий на пьедестале, напоминает: за город шли трехмесячные бои. С тех пор сохранилась солдатская шутка: «Город легче взять, чем выговорить».
Язык Венгрии принесен на Дунай из Приуралья. Говорят, манси и ханты могли бы венгра пусть не понять, но уловить в его речи что-то родное. Странное дело, но и я в разговорах на сельские темы вдруг слышу слова не чужие для уха: рожь, борозда, косить… И вот уже выясняется, что много слов в современном чужом языке почти русских: лопата — «лапат», сито — «сита», сено — «сена», грабли — «гереблье», солома — «солма», слива — «сильва»… Откуда сие? Объяснение простое. Венгры-кочевники, придя на Дунай, навыки земледелия перенимали тут у славян. И все, что связано с огородом, полем, оседлым сельским хозяйством, осталось с тех пор в языке: копать — «капо», квас — «ковыс», печенье — «печес»… Манерой произносить и долгим временем слова маленько помяты, однако живы и могут кое-что рассказать…
Секешфехервар (Белый столичный город) с трех-четырех попыток выговаривать я научился. И увожу на память речение звучное, легкое: енаподкиванок, что означает «желаю вам доброго дня».
Намаявшись за день, прошу в гостинице в назначенный час разбудить меня телефонным звонком. Просыпаюсь, однако, от птичьего пения. Кто же там, за окном? Дрозд! Парочка черных дроздов. Желтый клюв оттеняет их оперение. Не боязливы, доверчивы. И какие певцы! Венгры не зря называют их черными соловьями. В Будапеште дрозды самая заметная птица. И нет совершенно ворон. Ни одной! И в поездках не видел ни разу. Догадываюсь: нет мусора, нет и ворон. Но потом мне сказали: ворон отстреливают. Считают — вредная птица.
Во всем мире слабое место свиноводческих комплексов — навоз. Жидкую эту органику не знают куда девать. Она накапливается, дождями смывается в речки, убивая в них всякую жизнь. Опыт утилизации навоза — в кооперативе «Красная гвоздика». Десять высоких башен около фермы заполняют соломой. Навозная жижа подается в них сверху. Башни раз в год очищают. Набухший соломенный фильтр —
