кукурузу в зоб гуся пальцами. Теперь придумали шланги с воронками и даже шприцы. За четыре недели гусь наливается жиром, но, самое главное, неимоверно вырастает у гуся печенка. Увидев ее в Будапеште на рынке, я даже не сразу понял, что за продукт продается. Размером в два очень больших кулака, вес — восемьсот пятьдесят граммов. Цена соответствующая достоинству продукта — семьсот форинтов за килограмм, в семь раз дороже, чем мясо. И главное, продукт экспортный — сколько ни предложи, берут, не торгуясь.
Гусиные печень и жир — самые ценные из всех сельскохозяйственных продуктов, с выгодой покрывающие все усилия и расходы. Печень полностью окупает расходы по содержанию гуся, мясо — чистая прибыль. Его тоже гонят на экспорт, и оно нам знакомо по московским, рязанским, смоленским и иным продовольственным магазинам. Между тем наш климат и наши просторы для гуся подходят как нельзя лучше. До появления стального, пера писали гусиными перьями. Эти перья Европе поставляла Россия.
Дёрдь Фаркиш доит корову. Доильный аппарат, похожий на пылесос, жужжит, и видно: по прозрачному шлангу в бачок бежит молоко.
Приусадебное хозяйство семьи Фаркишей — жена, сын и сам Дёрдь — специализировано на молоке. Это дело более трудное, более тонкое, чем свиноводство, и, если корма покупать, бездоходное. Все-таки двадцать восемь хозяйств из тысячи ста в селе Эбэш не захотели расстаться с коровами. У Дёрдя их шесть, плюс телята и лошадь.
Отец Дёрдя, имея десятерых детей, был батраком. Дети пасли кто гусей, кто свиней, кто коров. Дёрдь с коровами с детства и видит в этом немалый смысл — «привык, люблю животных, знаю тонкости экономики». Работает Фаркиш в кооперативе кладовщиком. А все свободное время — с коровами. Помогает жена. Но дойка и чистка стойла — лишь малая часть работы. Главное — корма. В кооперативе — большое дойное стадо. И всюду, где корм убирают машины, он поступает в кооператив. Дёрдь и еще двадцать семь владельцев коров «подчищают» места, куда с машинами не пробиться. Ни одна травинка в округе не пропадает. Края болотцев, канавы, полоса отчуждения у дороги, лесная опушка, маленькие лесные поляны — всюду Дёрдь поспевает с косой. Все-таки собранного так кропотливо сена на шесть коров не хватает. Дёрдь арендует полгектара земли и сеет на ней кукурузу. Маленькая лошадка Лепке (Бабочка) надежный ему помощник. «Она сама себя кормит — за двадцать тысяч форинтов продаю жеребенка, это как раз лошади на сено и кукурузу».
Корова стоит примерно тридцать пять тысяч форинтов. За шесть своих кормилиц Дёрдь мог бы купить «жигули». И он мечтает об этом: домашнее хозяйство — большая прибавка к зарплате в кооперативе. Но Дёрдь готовится перестроить обветшавший и неказистый сараишко, откладывает на дом для сына и довольствуется пока велосипедом и лошадью. На велосипеде Дёрдь объезжает окрестности и берет на учет каждый клочок земли, где можно появиться с косой. На велосипеде Фаркиши отвозят на приемный пункт молоко. Его принимают в урочные полчаса утром и вечером. Не прерывая разговора с гостем, Дёрдь сноровисто укрепляет на багажнике две фляги и через десять минут возвращается — молоко пошло «в государственный бидон».
Шесть коров, шесть телят, лошадь… Какие отношения у Фаркишей с государством? Самые лучшие! Молоко — важнейший продукт питания. Себестоимость его выше продажной цены потребителям. И эта разница компенсируется всякими способами — закупочными ценами, хозяйственными льготами. Так государство стимулирует кооперативное животноводство. Но немалую часть молока «в общий венгерский бидон» несут «ручейки», текущие из хозяйств приусадебных. Молочное животноводство не облагается никакими налогами. Больше того, за то, что человек держит корову, государство выплачивает ему премию в две с половиной тысячи форинтов в год. А если в хозяйстве более чем одна корова, премия за каждую возрастает до шести тысяч форинтов.
Владельцы коров — рачительные хозяева и неутомимые труженики. С их участием у земли берется все, что она уродила, все до последней былинки. Тщательным подбором скота, рациональным кормлением и уходом они достигают высоких удоев. Удои средние в Венгрии высоки — четыре тысячи четыреста литров. И я был свидетелем чествования рекордсмена. Им в Венгрии стал шестидесятипятилетний дедушка Жига Бона, надоивший в год от единственной своей кормилицы 11 842 литра.
Ну и немного статистики. Треть всей сельскохозяйственной продукции в Венгрии получают с приусадебных участков. По отдельным видам продукции эта треть превышается. На приусадебных участках производится половина свинины, семьдесят три процента птицы, шестьдесят два — овощей, пятьдесят восемь — винограда, шестьдесят процентов фруктов. Есть продукция, например индейки, кролики, мед, малина, смородина, производство которой рентабельно только в личных хозяйствах.
В приусадебных хозяйствах Венгрии занята примерно половина населения — пять миллионов. Дополнительная (после основного производства) работа в каждом хозяйстве, а их полтора миллиона, отнимает четыре часа. По общему мнению, для деревенского человека такая занятость на земле, особенно в страдную пору, естественна. К тому же четыре часа дополнительного труда необязательно полностью ложатся на плечи основного работника. Возле дома посильно работают также дети и престарелые люди. С точки зрения социальной и нравственной, это благо — дети учатся хозяйствовать, естественным образом приобщаются к труду, «прирастают» к земле, а старики не чувствуют себя лишними.
И важно еще подчеркнуть: приусадебное хозяйство органично связано с кооперативом. Восемьдесят процентов кормов, удобрений, семян, высокопородный скот и птица в приусадебные хозяйства поставляются кооперативами и госхозами. А некоторые виды продукции производятся совместно. Приусадебные хозяйства в Венгрии дополняют кооперативы, расширяют их возможности и рентабельность. Общий итог: изобилие продуктов, резко возросшее благосостояние сельских жителей, превращение сельского хозяйства из потребляющего валюту в приносящее ее государству.
Рынок
«Непременно — рынок…» — было сказано, когда с друзьями обсуждалась программа этого путешествия.
Конечно! Рынок на всех широтах — зеркало экономики, нравов, проблем, обычаев. Тут видишь, что растет на земле, что особенно ценится, с какой приправой из красноречия продается.
Лучше всего я знаю Бутырский рынок в Москве — небольшое торговое место, куда дюжие бабы с Савеловской дороги привозят творог, а не менее дюжие мужики в громадных кавказских кепках торгуют петрушкой и помидорами по такой цене, как будто их выращивали на орбитальных космических станциях. Старухи с иконописными лицами стаканами продают тоже недешевую клюкву, чернику. Моя землячка из Черноземья привозит на рынок веники и продает их, воткнув в кипу товара картоночку с надписью: «Лучший пылесос!» Тут я знаю бабку, промышляющую грибами. В один засушливый год, когда грибами в лесах не пахло, она все-таки ухитрялась свое находить. И чтобы не докучали вопросами о цене, укрепила спичкой бумажку: «Один грип — один рупь». Много лет я вижу на рынке старушку грузинку, продающую диковинные съедобные «свечи» — на нитку нанизываются орехи, потом все это макается в виноградный сок, сушится, снова макается. Ценится эта штука, как и грибы, каждая «свечка» — рубль. Но покупают — из любопытства или в гостинец ребенку. Пробовал — вкус на любителя, но по добротности — пища для космонавтов и ходоков к полюсу. Старушка продает эти «свечи» уже лет двадцать… В последнее время на рынках столицы заметны отрадные перемены. И хочется верить, это коснется не только Москвы.
Поразил меня, помню, базар в Хиве. Горы из дынь. Лепешки, испеченные в глиняной печке — тандыре, всякие южные сладости, кипящее масло в громадном котле, куда кидали живую рыбу…
Помню рынок в поселке Ключи на Камчатке. На деревянном прилавке продавался единственный дар этой земли — пучки морковки…
Помню рыбный базар в Ростове. Его помнят все, кто постарше. Удивительный был базар. Исчез по причине исчезновения рыбы…
В позапрошлом году в ФРГ видел я знаменитые «блошиные рынки», на которых продается старье. ФРГ — государство не бедное. Однако расчетливый немец не спешит выкидывать на помойку послужившие,
