Гиляровского в сумку.
Это ему казалось, что незаметно. Не мог же он знать, что накануне такие же «любители» книг, как он, только порешительнее, ночью залезли в окно и основательно поживились. И теперь женщины за стойкой испуганно всматривались во всех приходящих.
Однако, хотя и всматривались и увидели, как он спрятал книгу, но высказать вслух подозрение, оскорбить человека не решались. Люди, работающие с книгами, вообще много деликатнее, тоньше, чем любые другие. Только когда все, кто стоял в очереди впереди него, ушли и он сам, расписавшись в карточке, направился к выходу, окликнули: «Молодой человек, можно вас на минуточку?» Не думая худого, он откликнулся: «Да, пожалуйста». – «Простите, у вас в сумке книги только из нашей библиотеки?» – «Да- а…» – сразу одеревеневшим языком ответил он. «Можно посмотреть?» Он заметался, зашумел: «Что за глупости? Подозрения какие-то дурацкие!» – и ринулся на выход, надеясь прорваться. Но в дверях уже стояла стеной толстая заведующая. И он сдался, все еще надеясь на благополучный исход, хотя и позорный. Понурил голову и сознался: «Ну, взял я у вас одну книгу без записи». Женщины, взволнованно переговариваясь, отобрали у него сумку, нашли карточку, убедились, что действительно «Москва и москвичи» не записана, и… позвонили в милицию. Этого он уже никак не ожидал. Ну поругали бы, разорвали читательский билет, выгнали бы с позором. Но милиция?..
Пока ждали приезда представителя власти, отпустили покурить. Куда убежишь, если в сумке и паспорт оказался? Стоя на крыльце библиотеки и затягиваясь горьким противным дымом, он, неожиданно для себя, поднял глаза к небу и взмолился мысленно: «Господи! Если ты есть – пронеси! Сделай так, чтобы все уладилось! Никогда больше книг воровать не буду!» Подумал и Добавил: «И ничего другого тоже не украду», хотя кроме книг и яблок из соседского сада в детстве ничего и не крал в жизни своей. И не верил он в Бога – какой Бог в наше-то время? – а тут проснулось что-то, схватился за последнюю, нереальную соломинку.
И чудо произошло. Приехал хмурый длинный милиционер, полистал паспорт, расспросил женщин из библиотеки, покрутил головой, прочитал нудным голосом нотацию, а потом вернул паспорт и сказал: «Проваливай. В следующий раз плохо будет!». Женщины не возражали. Они ведь, в сущности, добрыми тетками были, только книг жалко.
Он бежал, а уши так горели, что люди, наверное, вслед оборачивались. Про Бога, которому только что молился, забыл, повторял лишь: «Ох, как стыдно, как стыдно!» Книг он с тех пор действительно не воровал. Даже в библиотеки стал реже ходить. А уж ту, где его поймали, за три версты оббегал…
Тут сны пошли на убыль. Он словно выплывал откуда-то из глубины, шел все быстрее к поверхности, разводя в стороны податливую бесформенную тьму. Потом он вынырнул, раскрыл глаза, вздохнул глубоко… и был свежий воздух, лившийся из распахнутой двери на балкон.
В понедельник занятия начинались с обеда, во вторую смену. Вполне можно было с утра сходить к врачу. Медпункт помещался тут же, в студгородке. Но чувствовал себя Ким сносно, позавтракал с аппетитом, себя не насилуя. Курить, правда, по-прежнему не хотелось. Он и не стал пробовать, опасаясь, что все вернется. И представив, что сначала придется сидеть в очереди (а очередь будет, она всегда там есть), а потом отвечать на вопросы строгой пожилой врачицы, которая на всех смотрит с подозрением, полагая симулянтами, измерять температуру и в конце концов получить (курочка в гнезде!) справку на один день с диагнозом ОРЗ – острое респираторное заболевание, Ким покачал головой. Температуру он и сам себе измерил, было всего тридцать семь градусов, маловато для справки! Один день, наверное, для здоровья ничего не решал, и пропускать занятия сейчас, перед сессией, было бы глупо. Поэтому, поколебавшись еще немного, он мысленно махнул рукой: «Наплевать!» – и к врачу не пошел.
А отправился в институтскую библиотеку – кое-что посмотреть в периодике: экзамен по страноведению тоже нужно будет сдавать.
В этот относительно ранний час жара была уже довольно сильной. И, хотя самого своего верха она должна была достичь только после полудня, солнце с такой силой ударило по глазам, едва он вышел из общежития, что Ким даже споткнулся, отступил назад, в тень, и несколько минут видел, только радужные пятна. Когда зрение понемногу возвратилось, он вытащил старые свои солнцезащитные очки и нацепил их на нос. Правое стекло было треснутым, и мир виделся словно разделенным на верхнюю и нижнюю половины.
От рынка, тихого и пустынного в понедельник, Ким свернул к старому кладбищу, чтобы срезать угол и пройтись по заросшим сиренью аллеям. Вообще старое кладбище не было таким пугающим, каким обычно бывают подобные места. Сюда охотно приходили влюбленные: очень уж тихо и спокойно. И красиво. Не в смысле последнего приюта, хотя, конечно, в старину умели выбирать место, где упокоиться. Может быть, кладбище когда-то и напоминало кладбище. Но сейчас оно больше походило на сад или густую рощу с дорожками и скамейками в укромных местах. Не хоронили здесь уже лет сто. Однако внешний вид, особенно стену, окружавшую кладбище, поддерживали в достойном виде.
Стена была городской достопримечательностью. Какая-то ее часть при Суворове относилась к крепости. Уже затем, чтобы добро не пропадало, ее превратили в кладбищенскую.
Крепкая стена была добротно сложенная, из крупных каменных блоков, пушкой не прошибешь. А Ким вывалил из нее довольно основательный кусок. Произошло это как бы случайно, ненароком. Задумавшись о чем-то, он прошел мимо той аллеи, что вела к выходу, и спохватился только, когда уперся в стену. Надо было сворачивать. Но он подумал: хорошо бы здесь пройти – все путь короче. Внезапно заломило затылок, все поплыло перед глазами, потом словно блеснула бесшумная вспышка, и опомнился он уже по ту сторону стены в клубах пыли, посреди разбросанных камней. Боль в затылке затихала, он стоял и недоуменно крутил головой. Потом обернулся на пролом в стене. Стена выглядела так, словно сквозь нее прошел тяжелый танк. «Ничего себе», – подумал Ким и, сообразив, что кто-нибудь мог видеть это происшествие, поторопился уйти.
Болезнь его привела к совершенно неожиданным последствиям. Он это хорошо понимал. И у него не было ни малейшего сомнения в том, как именно он проломил стену. Все помнилось очень четко: подумал, что хорошо бы не тащиться к выходу, а пройти прямо здесь, и затем представил, как разваливается стена. И стена тут же развалилась!
Разумного объяснения всему этому не было. Что-то не слышал он о болезнях, дающих паранормальные способности. Телекинез это называется, что ли? Или иначе? Раньше ничего подобного он делать не мог. Это точно. А теперь вот…
Тем не менее, особого вреда здоровью такое его достижение не причинило. Чувствовал он себя по- прежнему: не совсем чтобы хорошо, но не так уж и плохо. Вот разве что гул этот… Он вслушался в себя. Гул действительно был. Глубоко-глубоко тянулось непрерывное и непрекращающееся басовитое гудение. Словно работал маломощный стабилизатор напряжения. Ким некоторое время поиграл с мыслью о том, что вот, мол, работает в нем некий трансформатор. А как перегорит, тут всему конец и придет. Веселенькая мысль, и была она под стать настроению Кима. Как себя может чувствовать человек, внезапно обнаруживший, что он экстрасенс? Да не такой, о которых все уже наслышаны, мало ли их теперь – визуальных диагностов и мануальных терапевтов? К Джунам и бабам Надям из Зимней Ставки уже привыкли, о них даже газеты пишут в относительно уважительном тоне. Нет, каково ощутить себя не врачующим и сомнительным во всех отношениях, а разрушающим и очень реальным? Настолько реальным, что пыль от разбитой стены осела на одежде и нужно было снять курточку и основательно вытряхнуть.
Расскажи Киму кто-нибудь такое о себе, он не стал бы, конечно, смеяться, сочувственно кивал бы, спрашивал, чем помочь, и при твердом внутреннем убеждении, что сбрендил человек, смотрел бы на рассказчика не без тайного интереса: а вдруг все-таки? Сейчас же, наоборот, при почти полной убежденности оставался малый процент сомнения – а не ерунда ли все это? Сомнения, ничем не обоснованного, принимая во внимание пыль на курточке и иногда вдруг становящийся особенно слышным гул в глубине сознания. А все же не мешало бы проверить. Хотя и страшновато. Размышляя об этом, Ким поднялся со скамейки, на которой сидел уже около часа, и медленно двинулся вниз по улице, направляясь к центру города, к институту.
И едва не окончил свою жизнь под колесами здоровенного голубого «ЗИЛа», обляпанного до самой крыши цементным раствором. Тот пер, не обращая внимания на одинокого пешехода, ступившего на мостовую, и даже не подумал дать предупреждающий сигнал издалека. Клаксон коротко и зло рявкнул в последнюю секунду, и Ким еле успел отпрыгнуть. У него все прямо оборвалось внутри, стоял и смотрел
