Игорь Пидоренко
Болезнь
Пять лет прошло с тех пор. Пять лет. И каждую ночь все эти годы я думаю о том, что произошло. Когда к вечеру становится особенно невыносимо, я, отчасти, чтобы отвлечься, отчасти уже по привычке, вспоминаю то безумное лето. Воспоминания действительно отвлекают, но и не дают уснуть. Наш дом затихает, на кухне монотонно журчит холодильник, да изредка с улицы слышится шум проезжающих машин.
Несколько раз за ночь я вдруг чувствую, что в соседней комнате проснулась мама и прислушивается – как я тут. Тогда я закрываю глаза и притворяюсь спящим. А потом опять часами смотрю в потолок и в который раз вижу то, что произошло со мной и со многими другими людьми в те уже далекие жаркие летние дни.
Я смотрю на это спокойно (и давно спокойно!) и пытаюсь понять: почему именно я стал главным участником тех событий, насколько случайно я стал им, так ли я поступал, как было необходимо, и мог ли я поступить иначе, должен ли я был вообще как-то поступать?
Есть еще десятки вопросов, которые я задаю себе и сотни вопросов, которые я себе никогда не задам… Не задам потому, что на них нет ответов и поиски причинят мне слишком много боли. А ее и так хватает.
И еще один вопрос я не задаю себе никогда. Главный вопрос, как считают многие люди по всему свету. На этот вопрос нет однозначного ответа, и каждый может выбрать тот ответ, который ему больше подходит. Я уже выбрал. Не берусь утверждать, что мой ответ самый правильный, но что делать, если я человек, бывший ближе всех к ответу, вижу его таким? Тем более, что мне вопрос: «Что это было?» вовсе не кажется главным…
Июнь был жарким. Уже в первых числах столбик термометра к середине дня поднимался до тридцатиградусной отметки. Тем не менее, обильная зелень деревьев на улицах и повышенное количество желтых бочек с квасом помогали горожанам успешно справляться с небывалой жарой и без особой тревоги выслушивать теле- и радиопрогнозы о «сохранении жаркой, безоблачной погоды до конца месяца».
Хуже было тем, кто по необходимости проводил большую часть дня в помещении. И хотя кондиционеры постепенно проникают в нашу жизнь, до калифорнийского уровня по части искусственного прохладного воздуха нам еще далеко. В институтской же аудитории кондиционеры вообще – нонсенс. И студентам было особенно тяжко в тот июнь. Тем более тяжко, что в самое ближайшее время предстояла сессия, последние в семестре занятия были направлены на нее, надо было добирать все, что не добрали за год по разным уважительным и неуважительным причинам. А где уж тут добирать, когда в аудитории от духоты даже мухи ленятся летать и умные слова преподавателя совершенно не пробиваются сквозь вязкое и горячее стекло воздуха. Угнетающая обстановка.
В общежитии уже был зарегистрирован случай тихого помешательства, когда с виду крепкий парень вдруг вообразил себя героем американского кинобоевика и попытался прямо с балкона четвертого этажа отправиться на поиски сокровищ инков. Товарищи по комнате успели его удержать и, стараясь не применять силу, разъяснили, что сокровища лучше всего искать на удобной белой машине с красными цифрами «03» на бортах. Это бедняга-американец и сделал, выехав в Мексику в сопровождении двух дюжих ребят в халатах.
И ведь что интересно: не на почве теорграмматики, к примеру, у человека сдвиг произошел, не фонетика языка его доконала, а вот такой в общем-то пустяк, как глупый боевичок. Все-таки жара виновата… Поймав себя на этой ленивой мысли, Ким понял, что наука уже окончательно не лезет в его бедную голову и что только на такие идиотские размышления он сейчас и способен. И совсем не далек от искателя сокровищ инков.
Могучая женщина Елена Ивановна бодрым голосом излагала очень нужные сведения, без которых проскочить ее экзамен представлялось совершенно невозможным, и записывать бы сейчас, конспектировать! Но прилежно водили ручками в тетрадках лишь двое-трое неудачников, попавших на первый ряд по нерасторопности. На остальных же без тоски и зевоты нельзя было смотреть. Кое-кто даже разморенно дремал.
Задремал бы и Ким, но чувствовал он себя омерзительно. И дело тут было не только в жаре. Уже несколько дней познабливало, чувствовалась слабость, и зачастую хотелось прилечь. Состояние, похожее на малярию, как ему казалось. Но откуда взяться малярии в наше время и в городе? Несколько таблеток аспирина не помогли. И болеть ведь сейчас было нельзя – сессия на носу! В другое время всенепременно раздобыл бы справку и с чистой совестью валялся в общежитии. Днем. А поздно вечером, этак часиков в одиннадцать, отправлялся бы к Наташке, поскольку муж ее отбыл в очередной раз в Сирию помогать братскому народу строить какой-то завод. И как рукой сняло бы. Уже проверено.
А сейчас Киму было плохо. И с каждой минутой становилось все хуже и хуже. Появилось ощущение, будто стены и потолок аудитории начали сдвигаться и вот-вот должны были обрушиться на него. Пытаясь остановить это движение, он поднялся на подгибающихся ногах, сделал вперед неверный шаг, но в этот момент сознание отключилось окончательно и, падая в проход между столами, он успел лишь услышать чей-то испуганный вскрик.
Занятия в группе были сорваны. Какие занятия, когда человек сознание потерял? Кима посадили на стул, расстегнули мокрую от пота рубашку, брызгали в лицо водой.
Наконец он открыл глаза, несколько минут водил вокруг себя бессмысленным взглядом. Попытался встать, но ноги все еще не держали. Кто-то спросил:
– Врача вызвали?
– Не надо врача, – сказал Ким. – Все в порядке. Я сейчас. – Он опять попытался встать, на этот раз успешнее. Его не удерживали. Мир вокруг приобретал четкость. Даже духота чувствовалась не так сильно. Или это было от пота, ручейки которого высыхали на теле и создавали ощущение прохлады?
В это время прозвенел звонок. Пара кончилась, а вместе с ней кончилась и учебная неделя. Народ, убедившись, что с Кимом все в порядке, начал расходиться. Некоторое время рядом крутились несколько самых сердобольных девиц, но когда Ким улыбнулся и повторил им, что все, мол, в порядке, ерунда, с кем не бывает, испарились и они.
Ничего, конечно, в порядке не было. Слабость во всем теле чувствовалась капитальная, и какой-то гул раздавался в голове. Такой монотонный безостановочный сигнал, будто далекий локомотив дал гудок, да так и не отключил его.
Ким посидел еще немного в опустевшей аудитории, собираясь с силами. Нельзя сказать, чтобы он так уж здорово напугался, хотя в обморок падал впервые в своей жизни. Нет, почему впервые? Переволновался же, когда в пионеры принимали, и торжественно брякнулся посреди зала.
Сегодня причина была явно иной. Какое уж волнение! Приболел, вот и всех дел. Сейчас передохнет, придет в себя как следует, и вперед! Остаток субботы можно посвятить зубрежке, а вечером отправиться к Наташке и сидеть там до понедельника. Если, конечно, у нее никаких других планов не задумано на воскресенье. Может ведь случиться и такое. И что тогда прикажете делать? Торчать весь день в общежитии? Слуга покорный! Лучше уж он прихватит конспекты и поедет на озеро. При тамошнем скоплении народа что-нибудь выучить, конечно, трудновато будет. Но хоть для успокоения совести – учил ведь, да обстоятельства…
Так он размышлял, а между тем и действительно чувствовал себя все лучше и лучше. Слабость уходила, исчез (а может быть, отдалился, ушел вглубь) гул в голове. И пора было вставать, идти в столовку,
