выхватил саблю и одним ударом отрубил печенегу голову.
Безголовое туловище печенега пошатнулось и тяжело упало на землю, а Тур кинулся к Днепру, стал на круче у обрыва, взмахнул руками и, как птица, начинающая лет, оторвался и черной стрелой полетел вниз. Высоко взлетели брызги, и только круги пошли по воде.
Тур вынырнул далеко. На берегу уже догадались, что случилось: многие печенеги стреляли из луков, другие, поджидая, когда покажется неизвестный, стали на колено и натянули тетивы.
Стрелы падали в воду близко от Тура. Он слышал их свист, слышал, как рядом кипит вода, и нырнул еще раз. А там переплыл Днепр, вышел на левый берег и исчез в кустах.
Поздней ночью на южной окраине города, в хижине у ворот на Перевесище, вспыхнул пожар. Люди закричали, кинулись к воротам. Возник ли пожар от неосторожности, залетела ли горящая вражеская стрела — никто об этом не думал. Пожар, — каждый знал, чем он грозит деревянному городу.
— Тушите его, тушите! — слышалось со всех сторон.
Но воды не было. И тогда люди бросились вперед, тушили огонь руками, телом, с воплями ломали хижины, падали, задыхались в дыму, среди красных огненных языков.
Стонами и мольбой встречали утро обессиленные обожженные люди. Они просили воды, глоток воды!
Но не только искалеченным, даже здоровым нечем было дышать в городе. Воздух среди стен был отравлен дымом, из-за Днепра встало и быстро поднималось в небе палящее солнце, за ночь земля остыла, а теперь ее немилосердно раскаляли безжалостные лучи.
И тогда в самой середине Горы, напротив княжьих теремов, вблизи требища Перуна, стали собираться люди. Их никто не звал, но, казалось, кто-то подсказывал, что всем нужно идти со всех концов к теремам.
Шли мужчины, женщины, шли ремесленники предградья, простой люд Подола. Опираясь на посохи, тяжело передвигались калеки, с ужасающими стонами подходили обожженные, на которых страшно было смотреть.
И вот среди толпы, будто выброшенный волной, поднялся над всеми, встав на камень, старик с длинной седой бородой и усами, с большими горящими глазами — главный жрец Перуна.
Подняв высоко правую руку, он кричал:
— Перун проклял нас!.. Боги посылают на нас несчастья!.. Мы должны очиститься… Боги требуют жертвы!
И, как стон из жаждущей груди, как крик изнемогающего сердца, вырвалось из толпы неумолимое:
— Жертву! Жертву! Жертву!
— Перун требует человеческую жертву! — кричал жрец. Теперь ничто не могло остановить людей. Они смотрели только на жреца, который стоял на камне, и следили за тем, на кого укажет его рука. Над толпой взвились секиры.
И вдруг жрец опустил руку — на стенах Горы ударили била. Оттуда прозвучал победный крик:
— На Днепре лодии Святослава!
Рано утром в стане печенегов у Днепра и дальше, до самой Лыбеди, поднялась тревога: зазвенели щиты, зазвучали испуганные голоса…
Рано утром ударили била, загремели щиты и тоже послышались голоса на городницах Киева.
Рано утром, едва лишь заалело над лесами левого берега и вдруг стало голубым небо, на Днепре, напротив Киева и выше, по всему плесу, точно из воды, вынырнули лодии; на них трубили в трубы, слышались громкие крики, а лодии плыли через Днепр — к кручам и Почайне.
В это же время на Горе отворились ворота, пронзительно заскрипели цепи, гулко лег на другую сторону рва мост; с Горы стала выбегать княжья дружина, за ней ремесленники, подоляне.
Со стен Горы было видно, как носы лодий зарываются в прибрежный песок, как из них выскакивают вой, как они взбегают на кручи, кидаются наперерез печенегам. Множество печенегов было порублено, только некоторые из них, кто успел сесть на коня, умчались вдоль берега Почайны, вдоль Днепра, к лесу над Лыбедью.
Люди с Горы пили воду. О, до чего сладка в то утро была днепровская вода, как после долгих дней и ночей хотелось ее пить и пить! Люди пили, набирали в ведра, что стояли в лодиях, несли их на Гору — женам и детям, у которых не было даже сил спуститься к Днепру.
6
Чем ближе подъезжал князь Святослав со своей дружиной к Киеву, тем больше разрушений открывалось его взорам… Лес над широкой, быстрой Лыбедью был вырублен, кусты поломаны, над лугами, чувствуя обильную поживу, тучами летало воронье. Порублены, сожжены были деревья и на Перевесище, среди травы белели конские кости, повсюду чернели пожарища.
И вот князь Святослав останавливается перед Перевесищанскими воротами. Громко кличет его дружина, на опаленных, черных стенах города появляются стражи, — наконец пришел князь! — скрипят жеравцы, опускается мост.
Князь Святослав ехал по Горе опечаленный: всюду пожарища, повсюду разрушения, вдоль стен могилы, могилы. Услыхав топот княжьей дружины, из хижин на Горе, из теремов выбегали люди. На них страшно было смотреть, — что делает война!
Подле княжьего терема, где собрались все дворяне, Святослав, круто осадив коня, поздоровался и, ни о чем никого не спрашивая, быстро поднялся по ступеням на крыльцо, вошел в сени.
В сенях уже стояли и, видимо, ждали князя сыновья Ярополк, Олег, Владимир вместе с боярами. Князь Святослав поздоровался с боярами, подошел к сыновьям.
Прошло немного времени с тех пор, как видел он их в последний раз, но как они изменились! Ярополк вытянулся, окреп, смотрел на отца каким-то жгучим взглядом. Олег был такой же бледный, робкий. Только Владимир кинулся к отцу и поцеловал его. Но, видя, что братья обиделись, тотчас отступил.
— Как княгиня? — спросил у бояр Святослав.
Слова его услышал священник Григорий, выходивший из светлицы княгини.
— Вельми немощна наша княгиня, — ответил священник. — Но о твоем приезде уже слышала, кличет…
Княгиня сидела в светлице, окна которой выходили к Днепру, глаза ее были закрыты, — может, думала, может, дремала.
— Мать! — тихо промолвил Святослав с порога, боясь ее разбудить.
Ольга открыла глаза — как глубоко они запали! Узнав сына, протянула вперед руки…
— Значит, приехал? — очень тихо спросила она.
— Приехал… примчался, получив весть о Киеве.
— Спасибо, сынок!
Святослав пошел вперед, склонился перед матерью на колени, а она положила руку ему на голову и поцеловала.
Материнская рука! Он хорошо знал эту когда-то сильную, теплую руку. Почему же теперь она такая слабая, холодная?
— Мать! Что с тобой? — спросил Святослав.
— Видишь, немощна я, — с болью ответила она. — Не могу ни есть, ни пить, болит… все тело… сердце.
— Так позовем лекарей, принесем жертву…
— Ни лекари, ни жертвы мне уж не помогут… молюсь Богу, чтобы кончились мои страдания… Молись, сын, и ты!
Она смежила глаза, немного помолчала, потом, словно очнувшись, сказала:
— Что я и мои немощи, сынок? Тяжко было в Киеве, печенеги едва нас не одолели. Но люди стояли твердо…
