оленя, приволоку — будет мясо, будет и мех.
— А ты не боишься, дедушка?
— Нет, Малуша! Я подобью его этой стрелой, а когда упадет — ножом…
Девушка как завороженная смотрела карими глазами на лицо Анта — загорелое, все в глубоких морщинах, с серебристо-серой бородой, с длинными усами. На нем играл багряный отсвет очага.
Вошел Микула.
— Денница[3] догорает, — сказал он. — Светает.
У входа послышались быстрые шаги. Виста принесла ведро воды.
— Умойся, — велела она девушке.
На углях в горнце уже кипела похлебка.
— Садитесь! — властно приказал Ант.
Все приблизились к очагу. Виста налила похлебку из горница в миску, положила ложки, наломала лепешек. Но никто не ел, все молчали.
Ант отложил свои стрелы и наконечники, встал, направился к двери, распахнул ее и отступил в сторону, чтобы каждый, кто случился бы в эту минуту, мог войти и подсесть к очагу. Но во дворе, как обычно, не было никого, и, затворив дверь, Ант вернулся и сел на пол перед очагом. Рядом с ним сели Микула и Виста с дочерью.
Но и тогда никто не начал есть. Все молчали. Задумчиво смотрел на огонь Ант, туда же бросали беспокойные взгляды Микула, Виста, девушка.
Таков был давний обычай их рода. Люди, жившие в городище, в этой землянке и в других, всегда собирались на рассвете, чтобы поесть, послушать слова старейшины. Но всегда, прежде чем начать еду, старейшина преломлял хлеб, брал частицу пищи и бросал все это в огонь. Там, под очагом, согласно поверью, жили души предков, всех, что навеки ушли из своего рода. Они тоже требовали своей жертвы.
И сейчас старейшина Ант отломил и бросил в огонь кусок лепешки, зачерпнул из миски и выплеснул в огонь ложку похлебки. Все видели, как упал на угли кусок лепешки, как в том месте, где пролилась похлебка, огонь притух, а потом снова разгорелся.
Тогда Ант зачерпнул новую ложку похлебки.
— Боги приняли жертву, — сказал он. — Вкусим же и мы, и да будет всегда нам добро…
Мог ли знать старый Ант, что это его последняя жертва?
После трапезы Ант надел широкий пояс, прикрепил к нему слева набитый стрелами кожаный тул,[4] а справа нож, взял в руки сделанный из буйловой кости лук, попробовал тетиву.
Это был добрый лук. Ант добыл его, когда ходил с князем Олегом к Джурджанскому морю,[5] тетива на нем была сделана из конской жилы, и сейчас, когда Ант натянул ее и внезапно отпустил, она долго и тонко звенела.
— Играет! — засмеялся Ант. — Был бы только олень!
Так они вышли из жилища: отец Ант, босой, в черном островерхом шерстяном колпаке, грубых серых ноговицах[6] и такой же сорочке — старый воин, вооруженный луком, стрелами, и сын его Микула — с непокрытой головой, в длинной, подпоясанной ремешком сорочке, тоже босой; на пороге стояла Виста — она вынесла отцу на дорогу в мехе лепешек, кусок кабаньего мяса, комок соли; из темного жилья, где ярким пламенем пылал очаг, выглядывала Малуша.
Отец Ант вздохнул — вспомнил, должно быть, как когда-то, услыхав олений рев в лесу, собирались на этом дворе, седлали коней воины — десять, двадцать, тридцать, их провожали жены, дети, старейшины сидели у хижин и улыбались, вспоминая свои прежние охоты.
Теперь отец и сын стояли на том же месте, посреди того же самого двора, но вокруг было тихо и пусто; жилище вросло в землю, покосилось; у входа еще лежал камень, на котором когда-то точили мечи и ножи, но он давно порос травой и зеленым мхом; во дворе не ревела, как раньше, скотина, а на валу конь Анта, старый боевой конь, грыз вялую траву; даже их пес, славный пес, волкодав, постарел, спал под стеной.
Когда Ант и Микула прошли двором и вышли на вал, они увидели хижины тех родовичей, которые родились тут, в городище, но ушли отсюда. Жилища шли полукругом, он начинался у Днепра, заворачивал к лесу и снова выходил к Днепру — выше, подле скалы.
Они были не похожи на то, в котором доживал Ант. Старая хижина их рода пряталась за валами городища, эти же, новые, стояли на пригорках; в городище был один двор, а тут люди отделялись друг от друга изгородями из острых кольев, сами жилища были большие, некоторые из них были вымазаны белой или зеленой глиной, над иными высились крыши из дранки, с дымовыми трубами, голубятнями.
Теперь уже во всех жилищах люди проснулись, слышались голоса, ревел скот, высоко к небу тянулись дымки.
— Я иду! — сказал Ант, взявшись за лук.
— Иди, отче! — попрощался Микула.
2
Большой и многочисленный род, один из родов Полянского племени, к которому принадлежал Ант, испокон веку жил над Днепром. В те времена, о которых идет речь, тут, на высокой круче, недалеко от землянки Анта, еще стояло, — одной стороной вплотную примыкая к лесу, а другой — к Днепру, — городище, на валах которого прадеды рода не раз сходились с врагами: рвы и пески вокруг были усеяны стрелами, человеческими костями, черепами. Отсюда же вокруг по кручам над Днепром в ясный день можно было увидеть городище других родов, от них далеко в степь рядами тянулись курганы — среди них очень древние, с каменными фигурами забытых предков. Они стояли на вершинах, как стражи, в шлемах, с мечами у пояса, с длинными, до колен, руками; могилы весной осыпал белый цвет, а осенью, словно брызги крови, буйно укрывали их гроздья калины.
Ант немало прожил на свете, были у него братья — Тудор, Жадан, Телец и Прись, один за другим погибли они на поле брани; были у Анта три жены, которых он пережил надолго, а от них были у него сыновья… Но и с сыновьями не посчастливилось Анту — четверо из них сложили головы в далеких походах, три сына, оставшиеся в живых, покинули его под старость.
Как и почему все это случилось, Ант понять не мог. Когда-то, еще при деде Воике и отце Улебе, жили они своим родом в городище, на одном дворе, где на главном месте стояла землянка старейшины, а ошую и одесную от нее — землянки молодых, а еще дальше — клети, ямы для разного зерна, загоны для скота. Тогда они все вместе выходили из городища, чтобы засевать землю, вместе ходили на охоту, ели у одного очага, почитали и слушались старейшин своих. И старейшины, правда, были того достойны — они первыми выходили на валы, когда на Днепре или в степи появлялся враг, водили людей на рать, приносили от всего рода жертвы богам, чинили суд.
Часто, поднявшись по тропинке меж трав на вал городища и глядя на Днепр, кручу, на весь Любеч, как называли люди это место, Ант думал и скорбел: зачем живет он так долго, почему предки не зовут его к себе? Он, Ант, единственный сын, оставшийся в живых после старейшины Улеба, занял место отца, по закону и обычаю дедов стал старейшиной, но разве мог он сохранить род, который рассыпался, таял у него на глазах?!
Началось это еще при старейшинах Воике и Улебе, но тогда род был большой, сильный, дружный, и, когда один воин ушел жить к жене в чужой род за Днепром, а потом молодые поселились на горе, между двумя родами, урона от этого не было. Но когда умер Улеб, множество родовичей сразу ушли и построились далеко над Днепром и у опушки леса, потом члены рода стали выходить один за другим, и, наконец, дошло до того, что по всей долине и склонам выросли, как грибы, хижины и землянки. Со старейшиной Антом остались только три сына — Бразд, Сварг да еще Микула.
Долго сидел на родовом дворе сын Бразд. Ант сам послал его в княжескую дружину, когда князь Игорь шел на древлян, — надеялся, что вернется Бразд и будет жить с ним вместе. Бразд пришел с брани —
