— Божьей милостью император Восточно-Римской империи Никифор послал меня, патрикия Калокира, с дарами и грамотой к тебе, князь Руси, дабы на вечные времена закрепить дружбу с тобой и русскими людьми…
В палату вошли следовавшие за василиком рабы и положили перед киевским князем дары: дорогие паволоки, узорочье, позолоченный щит и меч.
— Грамоту я принимаю, — сказал князь Святослав, с улыбкой взглянув на богатое оружие, — и за дары спасибо… Передай, патрикий[150] Калокир, императору ромеев, что князья русские, бояре и все люди русские берегут сущую между нами дружбу, и да не рушится она дондеже светит солнце.
Затем князь Святослав, по обычаю, расспросил посла, хорошо ли ему ехалось в долгом пути, как он себя чувствует сейчас, предложил погостить в Киеве-городе сколько вздумается, а тиунам своим велел взять отныне василика, его стражу и рабов на полный покорм, а также потчевать всякими медами из княжьих медуш.
Низко кланяясь, благодарил патрикий Калокир киевского князя, бояр и русских людей за добрые слова, за покорм и меды, пожелал от себя князю, его семье, всем боярам здесь, в Золотой палате, и по всей земле Русской доброго здоровья и счастья на многие лета.
Конечно, сказал он не все, что хотел и должен был сказать. Василик, прощаясь, выразил надежду, что князь Святослав найдет удобное для него время и побеседует с ним еще раз.
Князь понял посла Византии. Все они, эти василики, льстивые, коварные люди. Что ж, он встретится еще раз с патрикием Калокиром. Может быть, он пообедает нынче с князем?
Однако и за трапезой василик Калокир не открыл князю Святославу, что привело его в Киев. Может статься, потому, что за столом сидело много людей — сам князь, его брат Улеб, мать Ольга, три сына — Владимир, Ярополк и Олег, немало воевод, бояр и разных мужей. Каждый из них задавал послу вопросы, каждому полагалось ответить, — так, среди бесед да разговоров, и проходил обед. А может, еще и потому, что интересовался, как едят и что подают за столом русского князя. Ведь в палатах Большого константинопольского двора подавали с разбором — кому ядро грецкого ореха, а кому и скорлупу…
Совсем иное увидел Калокир за столом киевского князя. Блюда разносила еще молодая и красивая женщина, которую величали Пракседой. Ей помогали несколько девушек поразительной красоты. Кушанья они приносили из кухни в трапезную быстро, без задержки.
А носить приходилось немало: когда приглашенные вошли в трапезную, на столах уже стояло холодное кабанье и медвежье мясо, всевозможные соленые и копченые рыбы — осетры, форели, судаки, всякие овощи и фрукты, во время обеда подавались вареная и жареная баранина, говядина, чечевичная похлебка, уха, меды, ол,[151] брага, квасы.
Ели и тут же запивали без лишних слов, без потчеваний — запросто, как это бывает дома, в своей семье. Только один раз воевода Свенельд, взяв чару, сказал, что хочет выпить за князя. Все чокнулись и подняли свои кубки.
— Пьем на тя, княже!
К концу обеда все, в том числе и Калокир, почувствовали, что сыты по горло, а меды и ол из княжьих медуш изрядно крепки и пьяны.
Лишь тогда князь Святослав предложил василику прогуляться с ним в лодии, оглядеть с Днепра Киев, его строения, валы, стены. Приказав гридням приготовить лодии, князь спустился с василиком, несколькими боярами и толмачами к Почайне, и они поплыла по Днепру до самого Чертороя.
Чуден был Днепр и прекрасен Киев-город в предвечернюю пору. Весна стояла в полном цвету; от самого Верхнего волока катил Днепр свои могучие воды, но здесь, подле Чертороя, где открывался его плес, вверх до самой Десны и Вышнего города княгини Ольги, а вниз — до Витичева и Лысой горы, казалось, нет ему конца-краю.
В лодии, где разместились князь Святослав, его брат Улеб, василик Калокир и бояре с толмачами, было двадцать гребцов — по десять с каждой стороны. Под дружными ударами их весел лодия быстро неслась вперед, оставляя на прозрачном лоне вод кипенный, как полотно, след. Киев и горы уплывали и уплывали назад.
И тогда предстал перед ними во всем своем величье древний город, стены которого заложил еще князь Кий. Много воды утекло с тех пор, а стены росли, укреплялись, как росло и крепло все вокруг Киева — города над Днепром.
Вдали высились три горы, и к ним были прикованы взгляды сидящих в лодии: Киева гора, где стоял княжий город, или, как его попросту называли, Гора; гора Щекавица, над которой первые стены воздвиг брат Кия Щек; гора Хоревица — вотчина Хорива, третьего брата.
Когда-то, здесь, над Днепром, стояли три «двора-городища». Теперь над всеми тремя раскинулся Киев-город: высокие стены, башни; золоченые, сверкающие в лучах закатного солнца крыши княжьих теремов; крутые склоны, обрывающиеся над самым Днепром; густые, опоясывающие город леса, где в глубоких оврагах уже залегли синие тени ночи. Это была Гора — настоящее орлиное гнездо, со стен которого обозревались окрестности на много поприщ вокруг и куда не мог подступить незаметно ни один враг.
Неузнаваемо изменился Киев-город с тех пор, как были возведены первые стены. Жили теперь не только на Горе. Повсюду на склонах, у подножия стен, рос новый город — тут жили княгиня Ольга и немало бояр. Над Боричевым взвозом, над оврагами, а часто и в них в эту пору загорались огни и вились дымы — там ютилось и работало предградье, за ним, до самой Почайны, раскинулся Подол, а еще дальше Оболонь — рольные земли[152] князей, воевод и бояр.
— Чуден Борисфен, и прекрасен твой город, княже! — воскликнул василик Калокир, любуясь горами и Днепром.
— А может, пристанем к берегу и оттуда взглянем на Киев? — предложил князь Святослав.
— С превеликой охотой! — восторженно воскликнул Калокир.
И только когда нос лодии уже зарылся в песок на Черторое и князь Святослав, Калокир, а за ними княжич Улеб, бояре и толмачи стали выходить на берег, только тогда василик, ускорив шаг, поравнялся с князем и тихо промолвил:
— Может, княже, мы пошли бы дальше только вдвоем? Это было сказано русскими словами, без толмачей… Князь Святослав остановился и удивленно взглянул на посла императора.
— Хотелось бы побеседовать с тобой с глазу на глаз, — продолжал Калокир.
— Добро! — так тихо, что никто из бояр его не услышал, ответил князь.
И, когда все сошли на берег, он сказал брату Улебу, боярам и толмачам:
— Мы пойдем с патрикием Калокиром вдвоем — хочу показать ему берег. А вы меня здесь ждите…
Косы над Чертороем оранжевыми стрелами глубоко врезались в днепровскую ширь, вокруг них отсвечивала перламутром вода, чуть всплескивали набегавшие изредка на берег волны. Князь Святослав и патрикий Калокир долго шагали по плотному, влажному, скрипевшему под ногами песку. Лодия и люди остались далеко позади, а они молча шли дальше и дальше, каждый погруженный в свои думы, великая тишина стояла вокруг, ее нарушали лишь тревожные крики да хлопанье крыльев вспугнутых крякв и куликов.
— Значит, тебе знакома наша речь? — остановился наконец и нарушил молчание князь, пристально глядя на василика Византии.
Калокир тоже остановился. Его темное, загорелое лицо, острые скулы, горбатый нос были озарены красными лучами солнца. Он стоял, прищурясь смотрел на Киев, на Днепр и о чем-то упорно думал, потом улыбнулся и ответил:
— Да, княже… И язык твой и людей твоих знаю…
— Кто же ты?
С Оболони и правого берега Днепра потянул вечерний ветерок, и темное платно, перетянутое шнуром, облепило костлявую фигуру патрикия.
— Император Никифор, — промолвил Калокир, — послал меня как своего василика из Константинополя, но постоянно живу я в Климатах, в Херсонесе, мой отец — протевон этой земли. Херсониты же, как тебе, княже, ведомо, и людей Руси, и речь их хорошо знают…
