Но друзья казненных не могли помышлять о сопротивлении; они дрожали за собственную жизнь и спешили спасать ее, кто богатством, кто посредством выражения покорности и отречения от низвергнутого диктатора. К числу последних принадлежал и Наполеон, на которого пало подозрение, что он поддерживал Робеспьера. В своем письме к французскому поверенному в Генуе Наполеон старается оправдаться. Он пишет между прочим: «Я немного огорчен катастрофой с Робеспьером младшим, которого я любил и считал невинным. Но будь он даже мой родной отец, я бы сам пронзил его кинжалом, если бы он стал стремиться к тирании».
Однако это унижение, которому подверг себя Наполеон, не помогло ему. Он был арестован, отставлен от должности и чина и заключен в крепость, откуда он написал письмо конвентским комиссарам с уверениями в своей преданности революции, республике и отечеству. В его бумагах, впрочем, не найдено было ничего предосудительного, и так как среди термидорцев были люди, расположенные к нему, то его выпустили на свободу и даже вскоре вернули ему чин генерала.
Почти непосредственно после этого Наполеон получил предписание отправиться в Вандею, в западную армию, где он должен был принять участие в подавлении восстания. Но он задержался в Париже, выжидая результатов якобинского заговора против конвента. Якобинское предприятие кончилось неудачей, и тогда-то Наполеон, убедившись в окончательном провале якобинцев, отошел от крайних партий и приблизился к умеренным, ставшим тогда у власти. В числе их находились Фрерон и Баррас, бывшие конвентскими комиссарами в то время, когда Наполеон одержал победу в Тулоне. Они были очевидцами его подвигов, и поэтому Наполеон рассчитывал на их поддержку. Тем не менее комитет общественного спасения, в наказание за ослушание, вы черкнул его из списка артиллерийских генералов и назначил его в пехоту, опять-таки в Вандею. Наполеон сказался больным. Тогда он был уволен и в течение нескольких месяцев слонялся в Париже без дела и опять сильно бедствовал, жил в меблированной комнатке, носил поношенный мундир и занимал гроши у приятелей. Он даже пробовал открыть книжную торговлю. Но, разумеется, такие неудачи не могли сломить энергии человека, про которого его приятели говорили, что он кончить или престолом или эшафотом. Он писал о себе так: «Я испытываю такое душевное состояние, как- будто я нахожусь накануне сражения в глубокой уверенности, что нелепо себя беспокоить мыслями о будущем тогда, когда смерть сторожит нас на каждом шагу и может все сразу прикончить. Все побуждает меня с презрением относиться к смерти и к судьбе. Если такое душевное со стояние продлится, то я могу дойти до того, что даже не сойду с дороги, если навстречу мне будет мчаться экипаж. Мой рассудок удивляется этому, но зрелище, которое представляет страна в данную минуту, и привычка к игре случая привели меня в такое состояние»…
В этих словах Наполеона отразилось не только его душевное состояние, но и состояние большинства людей во Франции, задававших тогда тон и державших власть в своих руках. Революция еще не кончилась, и то, что принесет «завтра», никому не было известно и даже предвидеть было трудно. Но ужасающий гнет террора и отчаянной борьбы все же ослабел. Те, которые удержали в конце концов власть в своих руках, могли теперь надеяться извлечь из нее пользу для себя и своих друзей, не дрожа ежеминутно за свою жизнь. Но это были, большей частью, т. е., которые играли второстепенную роль в битвах революции, и либо из благоразумия и осторожности, либо из трусости, не принимали в них непосредственного участия. Старые знакомцы Наполеона, очутившиеся теперь у власти, Фрерон и Баррас, принадлежали к числу людей, умевших пользоваться обстоятельствами и извлекать из своего положения наибольшие выгоды для себя, своих друзей и своих приятельниц, которые сделались царицами салонов, куда устремлялась так называемая золотая молодежь — новая буржуазия, старавшаяся в вихре удовольствий и наслаждений забыть о терроре, как о дурном сне. Наполеон вначале держался вдали от этого круга, не имея достаточно связей с ним, но в салон Барраса он все же получил доступ и скоро тесно сблизился с ним. Впоследствии, нa острове св. Елены, он так объяснял свое сближение с ним: «Робеспьер умер, а Баррас играл роль. Мне же нужно было примкнуть к кому-нибудь и к какому-нибудь делу».
Наполеон носился тогда со своим планом наступательной войны против Италии, который уже давно был у него готов. В комитете общественного спасения были даже сочувствующие этому, но тем не менее Наполеона снова постигла неудача. Его противники, опасавшиеся его честолюбия, очевидно желали вычеркнуть его из списка генералов действующей армии, и поэтому на него была возложена военная миссия в Константинополе, и хотя в приказе, чтобы позолотить пилюлю, упоминалось о его заслугах в Тулоне и в Италии, тем не менее это был плохо прикрытый предлог удалить его из Парижа.
Однако Наполеон не унывал и твердо верил в свою звезду. Действительно, прежде чем он успел уехать из Парижа, произошли события, давшие ему возможность снова выдвинуться на первый план. В Париже началось реакционное движение против конвента, который, сознавая свое критическое положение, назначил особый комитет для поддержания порядка. Наполеон замечал брожение умов в столице, но смотрел на это с полным равнодушием. Он вообще презрительно относился ко всякой народной агитации. Впрочем, и силы реакционеров были невелики, но они рассчитывали на равнодушие народных масс и на непрочность и раздоры большинства, объединившего остатки революционных партий, когда-то сражавшихся между собой на жизнь и на смерть. К тому же в их руках были 30.000 национальной гвардии, тогда как конвент имел в своем распоряжении не более 5.000 человек. Вполне естественно, что когда получено было 12-го вандемьера (3-е октября) известие о готовящемся наступлении, то конвент всполошился. Баррас, бывший членом комитета для поддержания общественного порядка и взявший на себя военные распоряжения, призвал на помощь Наполеона, который снова, таким образом, выдвинулся. Исполнительная власть всецело находилась в руках Барраса, но в сущности всем распоряжался Наполеон, а Баррас только все скреплял своей подписью.
Новая битва за власть должна была произойти на том же месте, где она происходила 10 августа 1792 года, т. е. в Тюльерийском дворце, где заседал конвент 13-го вандемьера. Но Наполеон перевез, в ночь на 13-го вандемьера пушки ко дворцу, и когда национальная гвардия двинулась на конвент, она встречена была перекрестным артиллерийским огнем. Бой продолжался часа четыре, причем погибло около двухсот человек, но конвент был спасен, a вместе с ним и республика, на которую он опирался. Спасителем же был Наполеон, корсиканский эмигрант, сначала ненавидевший короля и народ Франции, а затем начавший презирать их и теперь спасший республику лишь для того, чтобы потом ее повалить и на ее месте воздвигнуть свой собственный императорский трон!
ГЛАВА III
«Счастье мне улыбается!» — писал на другой день после 13-го вандемьера Наполеон своему брату Иосифу. И, действительно, на молодого генерала повалились, словно из рога изобилия, дары фортуны. По предложению Барраса, он сначала был назначен помощником главнокомандующего внутренней армией, а затем через несколько дней был произведен в дивизионные генералы, и когда Баррас вступил в директорию, через четыре дня после этого, то Наполеон сделался главнокомандующим в Париже. Он был теперь правой рукой директории и совета и служил для них гарантией сохранения власти.
Как часто в былые времена, когда он нуждался и слонялся без дела по парижским улицам, проживая в плохеньких меблированных комнатах, он мечтал о том, чтобы иметь собственный дом, экипаж и лошадь. Теперь все это было у него: казенная квартира, экипажи, слуги и деньги. В его распоряжении находился целый штаб офицеров и служащих. Все двери были для него открыты, так как он пользовался влиянием. Всегда заботливо относившийся к своей семье и помогавший матери даже из своих скудных средств, он, конечно, тотчас же постарался получше пристроить своих братьев: Иосиф был сделан консулом, Луи произведен в офицеры, и он сделал его своим адъютантом, а Люсьен назначен военным комиссаром в северную армию. Младшего брата, Жерома, он вызвал в Париж и поместил в школу. Разумеется, он не забыл ни мать, ни сестер, которые получили изрядные суммы, так как деньги лились к нему со всех сторон. Он вспомнил даже об дальних родственниках и о своих прежних друзьях, и все извлекли выгоды из перемены его положения и его внезапного повышения. Ему видимо доставляло удовольствие расточать на
