Оказалось, что жить ему было нужно, потому что любовь Малуши принесла ей только горе, а княжичу Святославу несчастье — княгиня Ольга выгнала ее непраздную [140] в далекий Будутин, ни у Святослава, ни у нее не было даже надежды свидеться… Как же мог гридень Тур уйти со своим горем из жизни, когда такое же горе, а может и более страшное, было у Малуши, его любимой?!
Так он и жил дальше, — любовь оставила незаживающую рану в его сердце, и в нем родилось желание спасти Малушу, помочь ей во что бы то ни стало. И он спасал, помогал ей, вместе с Добрыней отвез в Будутин, узнавал у Добрыни, как она там живет, знал, когда Малуша родила сына Владимира, видел ее дитя на Горе и любовался им; узнав, что князь Святослав посылает Добрыню искать Малушу, поехал с ним до самой Роси, в Будутин, но только они не нашли ее там — умерла, должно быть, Малуша.
Именно поэтому решился тогда Тур на один шаг, немила ему стала княжеская дружина, у него ничего уже не оставалось на свете… И он, часто встречая на Подоле христиан, задумался над тем, что они говорили: у человека нет и не может быть счастья на земле, счастье может прийти только после смерти. Счастье после смерти, рай небесный, где не будет ни богатых, ни бедных, — все это впервые согрело измученную душу человека, у которого ничего и никогда в жизни не было. И гридень Тур пошел и принял крещение в церкви над Почайной.
Облегчило ли это душу Тура? Кто знает, он и сам, должно быть, не смог бы ответить на этот вопрос. В иные часы, слушая пламенные слова священника, погружаясь в пение молитв, отбивая поклоны тому, которого он не знал, но которому хотел верить, Тур забывал о своем горе, о мирской суете сует.
Как же он обрадовался, когда туда вскоре пришла и Малуша, — значит, и у нее ничего не осталось в жизни, раз она попала сюда, в церковь над Почайной! Так сплелись две разбитые судьбы, все утратившие на земле и уповавшие только на небо.
Но пока Тур был жив, он продолжал любить Малушу, и не только ее — он любил князя Святослава, а когда думал о сыне Святослава и Малуши Владимире, Туру, который уже поседел и сгорбился, казалось, что это словно его сын…
А думать о Владимире приходилось все больше и больше.
Встречаясь в церкви над Почайной либо где-нибудь на работе они редко говорили о Владимире и Святославе — то была глубокая и наболевшая рана обоих сердец.
На Горе, в дружине, особенно же на Подоле, в Оболони, в городах и селах, где часто вместе с другими гриднями бывал Тур, он видел, как люди ненавидят Ярополка, часто слыхал добрые слова о князе Владимире, которого люди называли сыном рабыни, только не знали, кто его мать и где она.
Тур радовался, слыша такие слова, — нет, не напрасно жила милая его сердцу Малуша. Он гордился, что в великом своем горе нашел силы поддержать ее, гордился, что один на всем свете знает и хранит ее тайну, великую тайну Русской земли.
Когда же Тур узнал, что Ярополк убил своего брата Олега, потом стал собирать новую дружину, а отцовских гридней выгнал с Горы, то понял, какое зло тот замыслил.
Он рассказал об этом Малуше в ту ночь, когда она разговаривала со своим отцом Микулой, и видел, какая ненависть к Ярополку засверкала в ее глазах, как задрожала она всем телом. С этой минуты он возненавидел Ярополка вместе с нею. Но что мог сделать бывший гридень, у которого отняли даже меч и щит, могущественному князю?
Однако выходило, что человек с поля, ненависть которого закалена любовью, может сделать очень много. Тур был не одинок.
В городе Киеве множество людей ненавидело князя Ярополка так же, как гридень Тур. Человек с поля, не знавший, где провести ближайшую ночь, он ходил теперь по Подолу, по Оболони — там поможет срубить дерево, там поработает у какого-нибудь скудельника, там помнет кожу за кусок хлеба, за скудный ночлег.
И во время этих странствий Тур узнал много такого, о чем даже не мог и думать, когда был в княжьей дружине, имея каждый день борщ, кашу, кус мяса да еще и жбан меда.
Темная ночь. На Подоле и Оболони не видно ни огонька, на сером небе высится черная, похожая на каменную скалу Гора, все в Киеве спит, отдыхает, только где-то вдалеке, у Вышгорода, горят огни — там стоит со своими воинами князь Владимир. На эти огни смотрят Тур и еще несколько человек, что сидят у хижины на Подоле.
— Уже Ярополк со своими боярами наложили жажели на выи наши, великую пагубу и гнесь нам творят. Мрем от глада, не токмо говядины, давленины[141] не видим, рубища носим на чересах, на пепле спим, яригой[142] укрываемся, — говорит человек с глубоко запавшими глазами, скулы его напоминают высохшие кости, руки похожи на узловатые корни.
Тур знает этого человека: это Давило, убогий смерд, жил он много лет за Горой в хижине, имел там клочок земли, тяжко трудился, кормил жену и детей.
Ныне воины Ярополка снесли его хижину, на земле Давилы выкопали ров. Вот и пошел он с женой и детьми на Подол, вырыл землянку на склоне у Днепра — задушный[143] человек.
Из темноты доносится другой, хриплый голос, то и дело прерывающийся от сухого кашля:
— И что уж они сотворили? Подойдешь к реке — остановят: давай побережное, перевезут через реку — возьмут перевозное, дойдешь до города — остановят у заставы, перейдешь мост — берут мостовщину,[144] впустят в ворота — возьмут мыто, [145] на Гору — возьмут явленное, на весы положат — померное…
— Разбойник грабит крадучись, а они хвалятся своей татьбой, умножают и умножают скотницы,[146] силой все у нас отбирают…
Догорают огнища в стане князя Владимира. Низко под небосклоном висит, но уже скоро спрячется за тучу вечернее солнце. Где-то далеко за левым берегом в поле прорезывают небо слепящие зарницы. Вверху переливается, мерцает Волосинь.[147]
У стены хижины тихо. Люди говорят шепотом — может, где-нибудь близко стоит в темноте тиун, ябедник, а то и наушник княжий.
— И уж добра нам от Ярополка не ждать, — говорит все тот же Давило. — Зла Гора, а он еще злее, с Владимиром, видать, нам лучше будет, наш это князь.
— Почему же наш? — вырывается у Тура.
— Уж кто-кто, а ты, как гридень, должен знать… — насмешливо говорит Давило.
— Был гриднем, а ныне человек с поля, — тоже насмешливо отвечает Тур. — Не нужен я Ярополку.
— Вот и хорошо, Тур… — говорит Давило. — Князь Владимир родился не от какой-то угорской княжны, а от простой русской унотки.
— От какой? Где же она? — Горло у Тура сразу пересыхает.
— Вот этого, человече, я и не знаю. Что была она, ведомо, что от нее князь родился — и то правда, но где она, ни я и никто не знает… А может, и не нужно нам знать, пускай живет в поле, пока не придет сюда ее сын.
Глядя на солнце, которое в эту пору погружается в тучу, разливая вокруг золотое сияние, Давило говорит:
— Болит мое сердце, страдает душа за землю Русскую… Жестокостью, лжой, а наипаче татьбой правды никогда не сотворить. За все Ярополка и бояр его постигнет суд, горе пришло на землю нашу и в Киев, но мы кровью смоем кровь, будем охранять закон отцов наших, беречь будем Русь…
Люди молчат. Темно. Где-то неподалеку кто-то закашлялся. В глухом переулке лают собаки. Все умолкло, но люди не спят, они не хотят умирать, советуются, действуют, — берегитесь, люди, враг ходит рядом, он притаился на Горе!
И вот все расходятся, возле хижины остаются только Давило и Тур.
— Не знал я, что тебя прогнали из Ярополковой дружины, — шепчет Давило, — давно бы уже поговорил с тобой. И ты, выходит, такой же, как и мы…
— А вы кто?
— Такие, как и ты, задушные люди.
