самолеты. Через три часа он привез радистку Кушнир. Доложил, что самолеты сели в бригаде Железняка, у партизан. Детей высадили и вернулись за остальными. Значит, подумал Терлыч, если немцы и разнюхают про самолеты, они их будут ждать попозже и совсем с другой стороны.
Алексей повернулся к радистке, молча стоявшей у рюкзака с рацией. Сколько раз за эти дни ему хотелось подойти к ней, царевне Несмеяне из его голубой сказки, и сказать такие трудные, такие важные слова! Сказать — и уйти. Пусть как хочет, так и решает. У нее, похоже, что-то намечается с Весеньевым. Они часто вместе.
Вот сказать бы ей это сейчас. И он сказал: «Вас сейчас повезут к графу Скавронскому, сержант. Проведете сеанс связи — и возвратитесь. Мы будем ждать вас. Вилли знает, где. Ваш напарник, вы знаете, вышел из строя. А это надо. — И неожиданно для себя дрогнувшим голосом добавил: — Оленька! Ты… береги себя! Я пошлю с тобой Яшку Чобота». — «Хорошо!» — откликнулась тихо, словно эхо. Она ждала. Ждала еще его слов. Таких же теплых, тревожных. Он поднял на нее хмурые, измученные глаза, перевел дух: «В общем, когда вернешься, я тебе что-то скажу». — «Я тоже… Я тоже, как вернусь, что-то скажу вам, Алексей Иванович! До свидания!» И быстрыми шажками заскользила к терпеливо ожидающему на мотоцикле Вилли. Оглянулась — и кивнула головой. С другой стороны к мотоциклу спешил Яшка Чобот.
32. ЗДЕСЬ ПАН ХЕЛЕМСКИЙ?
Торп пристально смотрел графу прямо в глаза: «Какие у вас, пан Скавронский, сигналы для отхода?» — «Связные передадут фразу: «Здесь пан Хелемский?» Торп прошелся по кабинету, приблизился к полковнику, хмурой вороной торчащему в кресле в углу: «Время?» Зелиньски вздрогнул, повел головой из стороны в сторону, словно ему давил воротник рубашки: «Да».
Торп решительно повернулся к Скавронскому и заговорил твердым голосом человека, привыкшего распоряжаться: «Итак, пан граф, отправляйте связных в батальон. Давайте сигнал на отход. Через час здесь будут части СС — бригады. Замок графа Скавронского должен быть вне подозрений». Тот перевел непонимающие глаза на полковника. Но Зелиньски скучающе глядел в окно. «Но батальон прикрывает колонну детей!» — возмутился граф. — «Вы самовольно взялись за эту ненужную Польше операцию! Прикрываете отход русских! Вам нет дела до того, что будет с детьми. Важно сохранить батальон, не допустить жертв в нем!» — «Тем более русские дети, — подал голос Зелиньски. — Почему польские парни должны гибнуть из-за каких-то русских щенков? Когда их банды вторгнутся в Польшу, у ваших парней еще будет возможность защитить детей. Польских детей от русских насильников».
Граф кипел, но еще сдерживал себя. Он понизил голос чуть не до шепота: «В Лодзинском пересыльном лагере уничтожено одиннадцать тысяч польских мальчишек и девчонок! Их уничтожили швабы!» — яростно выкрикнул он. — «А откуда это известно? — перехватил нить разговора Торп. — Вы ручаетесь, что это сделали не русские? Не агенты энкавэдэ, переодетые в немцев?»
Граф оборвал его. Есть предел безумию. Они сами уже не понимают, куда зашли в своей ненависти к русским. К союзникам ихним, между прочим, — не удержался он от ядовитого укола. «Пока союзников, пан Скавронский. Но нам еще придется столкнуться с ними. Как и вам, кстати! Разница в том, что мы, англичане, это уже понимаем, а вы, поляки, еще далеко не все поняли, где ваш настоящий враг!» — «Враг поляков тот, кто оккупирует землю Польши!» — «Оккупация эта временная! А значит, и немцы — враги временные. У поляков есть более страшный и давний враг — русские!»
«Пан граф, — снова заговорил Зелиньски, — участвовал в походе Пилсудского на Киев. Клялся в верности знамени великого маршала, в верности кресту святой божьей матери Ченстоховской! Этой клятве он не изменил! Но изменит, если начнет бой с немцами и из-за какой-то сотни дохлых русских щенков положит наших парней!»
Граф смотрел на него уже с откровенной ненавистью. Он знал полковника еще по той войне с Германией. Тогда подпоручик Зелиньски переметнулся на сторону швабов и воевал в армии кайзера против России, помогал немцам захватить Польшу. В августе восемнадцатого, незадолго до капитуляции Германии, бежал во Францию. В начале двадцатого оказался в окружении Пилсудского. В сентябре тридцать девятого скрылся, бросив свой полк, атакованный бригадой гитлеровцев, и вынырнул уже в Лондоне. Теперь эта переметная сума, этот прохвост, учит графа Скавронского верности!
А тот уже истерично кричал: «Большевики могут проглотить Польшу! Поймите, граф! Да что Польшу — всю Европу! Весь мир! Рушится вековая цивилизация! Нужен барьер — возрождение великой и сильной Польши!» — «Я и борюсь за великую и сильную Польшу!» — «Вы помогаете москалям! Они — наши враги! Отзовите батальон! Немедленно!» — «В роду графов Скавронских никогда не было подлецов и предателей! Никто из моих предков не был детоубийцей, не запятнал себя кровью детей — ни русских, ни польских! Я не признаю ваших приказов, пан Зелиньски! Вы не полковник Армии Крайовой, вы паркетный шаркун из прихожей панов Миколайчиков!»
Тут англичанин неспешно зашел за спину графа, выхватил пистолет и выстрелил прямо в его багровый затылок. Но и с пулей в затылке Скавронский еще нашел силы повернуться. «Пся крев!» — рванулся к убийце и рухнул, подобно сломленному бурей дубу.
Торп тронул залитую кровью голову графа ногой, не торопясь, спрятал пистолет: «Так лучше». И не глядя на Зелиньски, сказал: «Наденьте форму, полковник. Этому быдлу форма польского офицера импонирует. И отправляйте связных».
Подошел к телефону: «Соедините меня со штандартенфюрером фон Кугелем». И через минуту коротко проговорил: «Направляйте. Заслон снят. Да, устройте засаду на дороге к замку из леса. Может попасться интересная птичка». Швырнул трубку на аппарат, глянул на лежащего навзничь графа — гора на полу! Издевательски усмехнулся: «До видзенья, пан Скавронский! Еще Польска не згинела!»
Зелиньски показал на труп: «Убрать?» — «Зачем? Впрочем, проверьте карманы. Вдруг что-либо важное найдете». Зелиньски наклонился над мертвым графом. Тут же грохнул выстрел — и полковник накрыл собою труп, вливая в застывающую уже на полу лужу крови свою, еще свежую…
Торп-Чейз заметал следы, готовя переход к безбедной мирной жизни. Ради этого он убрал радиста акковцев. Нужно было оборвать связь акковского подполья с Лондоном, чтобы совершить задуманное и остаться вне подозрений у Интеллидженс сервис. По той же причине был убит полковник Зелиньски. Родственные связи при дележке фунтов стерлингов излишни. Граф Скавронский сам напросился на пулю. И это даже к лучшему. В подполье не останется никого, кто знал бы мистера Джона. Есть еще Руперт. Барон, голубая кровь. Его очередь чуть позже. Он еще понадобится.
33. «КАК ВЕРНУСЬ, ЧТО-ТО СКАЖУ ВАМ»
Мотоцикл выскочил на зеленеющий молодой травой взгорбок. Отсюда уже видна в белой кипени яблонь красная крыша графского замка. Густой ольшанник бежал до самого парка.
«Стой!» — вдруг крикнул Яшка. Вилли резко нажал на тормоз. Огибая замок, навстречу им двигалась колонна немецких автомашин и мотоциклов. «Фрицы, — тихо уронил Яшка. — Это они вдогонку за нашими шпарят!» Вилли начал разворачивать мотоцикл: «Едем обратно! Может, успеем предупредить!»
«Стой! — Оля требовательно дернула Вилли за рукав. — Меня высади! У меня задание!» Вилли остановил мотоцикл. С заднего сиденья слез Яшка, грустно посмотрел на товарищей: «Я приеду за вами. Буду ждать у кривого клена». И вихрем сорвался с места. Яшка бросил взгляд на гудящую машинами и солдатами дорогу, которая хорошо проглядывалась из кустов. Помог девушке укрепить на спине рюкзак с рацией. Ничего груз! Потаскай-ка его! «Ну, пошли» — и первым нырнул в заросли.
День выдался безветренный, солнце припекало почти по-летнему. Взахлеб пели птицы. Лес радовался теплу, жизни. Но покоя не было. Хоть и еле слышно, но доносился рокот моторов с дороги. Что-то тревожное шевельнулось в груди Оли. Вспомнились слова: «Вернешься — я тебе что-то скажу!» Милый! Только ради этого я вернусь! И тоже скажу «Люблю».
Оля зажмурила глаза от вспыхнувшей неизбывной радости, светло улыбнулась. «Чего-то сойка
