— Он все-таки мужчина, а я...
— Поэтому скажите, почему так получается: он меня явно любит, а... как-то... Ну... Ну, понимаете?
— Осторожничает?
— Да.
Валько размышляло. Надо придумать что-то такое, отчего девушка не исчезнет, слишком удобно считаться занятым, почти женихом, но чтобы и никаких покушений с ее стороны не было — хотя бы некоторое время.
— Он просто стесняется, — сказало Валько.
— Чего?!
— Понимаете, он человек очень темпераментный. Иногда — необузданный.
— Это для меня новость. Ну и что? — не испугалась Люся. — Я тоже... То есть... Я пойму.
— Ему нельзя. Ему недавно сделали операцию. Он никому об этом не говорил, слишком стеснительный. Просто до дрожи стеснительный. А операция такая, что нельзя... как бы сказать... Нельзя ничего допускать с противоположным полом в течение нескольких месяцев. Кажется, полгода.
— Да? Почему он не сказал? Я бы поняла!
Девушка была столь чиста и столь несведуща относительно мужских организмов, что сразу же поверила и допустила: да, наверное, в сложном мужском устройстве может быть что-то такое, что требует хирургического вмешательства, а потом — нельзя.
Валько взяло с нее слово, что она не проболтается.
Люся поклялась. Выпила еще чаю. Завороженно глядя на Валько, сказала:
— У вас даже некоторые манеры похожи, хоть многое все-таки другое. Иногда кажется, будто с ним говорю. И вы такая красивая. Я бы хотела такой быть.
— Вы тоже красивая девушка.
— Бросьте, не утешайте: среднерусский стандарт — глаза серые, волосы русые, редкие, скулы торчат... А можно, я спрошу?
— Да?
— Вы не замужем?
— Была, развелась, — неосторожно ответило Валько. — Одной лучше.
— А можно еще спрошу? Понимаете, я страшно несовременная. Большинство моих подруг, они уже были с мужчинами. Одна, правда, мне кажется, врет, она просто стесняется: как же, ей уже двадцать два, а она... Предрассудки. Мне тоже двадцать три — ну и что? Но при этом — ужасающая половая безграмотность. В том числе и у меня. Я нашла как-то у родителей такую, знаете, распечатку, слепой текст, там так смешно и глупо. И все касается физиологии. И главное — нет ничего про первый раз. Только не смейтесь надо мной, ладно?
— Да что вы.
— Вот. Я и думаю: как надо первый раз? Довериться мужчине? Или самой тоже что-то делать? А это очень больно?
— У всех по разному. Терпимо.
— То есть все-таки больно? Понимаете, я не переношу боли. Когда кровь из пальца берут, я чуть в обморок не падаю. Это — больнее?
Валько начинало понемногу сердиться. Не зная ничего о том, о чем спрашивала Люся, оно и не нуждалось этого знать, больше того, такие вот разговоры обнаруживали в глазах Валько, какая бездна идиотизма, неловкостей, несогласованностей, несуразностей в том, что называют словом секс. Вечно они не могут нормально договориться, подумало Валько о людях. И ответило наугад:
— Я думаю, побольнее будет.
— Да? Но я ведь не выдержу, я вскрикну. Это может его напугать.
— Не беспокойтесь. Мужчин женские крики только возбуждают.
— Да? И я вот еще читала, что некоторым мужчинам неприятно, когда кровь. Это правда?
— Не знаю, я не мужчина.
— А он... Вы извините за вопрос, у него много было женщин?
— Не очень. Он разборчивый.
— Это хорошо.
Люся задумалась. А потом поделилась сокровенным:
— Я иногда думаю: почему так природа устроила? Почему без этого нельзя обойтись?
— Без чего? — Валько невольно заинтересовалось словами девушки — не как собственная сестра, разумеется, как само по себе. — Без половых сношений?
Люся передернула плечиками: ее резанула грубость формулировки.
— Да нет. Хотя, и так можно сказать. Вы только не смейтесь, я вам, наверно, кажусь чудной какой-то. Но в самом деле, я с детства, то есть не с детства, конечно, лет с тринадцати, я всего этого боюсь. Мне одноклассники и другие молодые люди, и мужчины вообще всегда казались какими-то грубыми. И эти ужасные волосы на лице начинают расти... Но один раз у меня был мальчик. Очень хороший. Мне нравилось с ним обниматься, целоваться, но он был уже очень развращенный и хотел сразу большего. Я не смогла. И вот я тогда подумала: ведь цель отношений мужчины и женщины — дети, семья. Почему природа не устроила так, чтобы — нежно обниматься, целоваться, и дети — от этого?
— Через слюну? Слишком много детей получилось бы.
— Да... Я очень глупая?
— Почему же? Просто — хорошее воспитание.
— Это правда. Я тепличное растение. Мне многие люди до сих пор кажутся грубыми, неопрятными. Я ненавижу в автобусах ездить, но приходится. А ваш брат, он, знаете, он всегда хорошо пахнет, я это сразу заметила. То есть хороший одеколон, одет всегда опрятно. И кожа... — Люся умолкла и зарделась.
— Что кожа?
— Кожа гладкая, ровная, чистая, как у девушки. Как у вас. Только очень вас прошу, ничего ему передавайте.
— Я и не собиралась.
— Знаете, мне иногда почему-то кажется, что у нас все будет не так, как у других людей!
Это точно, подумало Валько. У нас будет не так, как у других людей. У нас — никак не будет.
Ему это надоело. Показывая, что хочет спать, пару раз приложило руку ко рту, скрывая зевок и извиняясь. До Люси наконец дошло, она спохватилась и начала прощаться.
— Вы такая! — сказала она. — Вы просто царственная. И вам даже, извините, косметика идет, а я считала, что девушки должны быть без косметики. Но если идет, почему нет, правда?
— Правда.
— На ресницах у вас какая тушь?
— Честно говоря, не помню.
— Ну, извините, — сказала девушка, не обратив внимания на грубую ошибку Валько: чтобы женщина (да еще в ту пору, когда тушь и прочее не покупалось просто так, а
— А давайте дружить, ладно? — спросила Люся на прощанье.
— С удовольствием, но я завтра уже уезжаю. Мама болеет, нельзя надолго оставлять.
— Жаль. А можно я вас поцелую?
— Пожалуйста.
Люся потянулась губами к щеке, а Валько захотелось вдруг напугать ее: подставить не щеку, а губы. И — впиться. Интересно, какая будет реакция?
29.
Все шло своим чередом: любимая работа, налаженный быт, хоть и одинокий, и было только одно, что всерьез огорчало — посещения Мадзиловича.
Мадзилович отлично владел приемами тирании навязанной дружбы: хвалил ум Валько, его одиночную самостоятельность, говорил, что Валько единственный интересный собеседник, с которым он встретился за последние годы, утверждал, что нигде ему не бывает так уютно и хорошо. Как правило, он приносил бутылку
