А Блюма первая взбежала,И Блюма первая спасала,Я подвести ее не мог.Но… в жизни разве дело в риске!Молчала кухня, как могла.Когда «без права переписки»,Тогда серьезные дела!..* * *Я стыдился еврейской речи.Я боялся с ней каждой встречи.Тех, кто рядом шел, я просил,Чтоб потише произносил.Все в ней ясно было с начала,Но меня она обличала,Отрывала меня от света,Загоняла в глухое гетто.Что я знал, мальчишка сопливый,Ненавидел ее переливы,На родителей шел в атаку,Но смолкали они, однако!..Ну, а дома пускай — не жалко,Клекотала вся коммуналка,И она не могла за этоСохранить от меня секрета.«Эр форштейт нит!»кричала Клава,«Вей!» — смеялась Эсфирь лукаво!«Ну-ка, на тебе миску супаи ступай — это слушать глупо!»Майсы женские и секретыБыли все для меня раздеты,Я такие впитал словечки,Что краснел в закуте у печки.С той поры позабыл я много.Ох, как в детство длинна дорога,Мне бы сбегать спросить пороюБез чего ничего не стою.
Цимес
Ничто не жалели на цимесТакое желают врагу.Сначала закрыли «Дер Эмес»,А дальше… соврать не могу.В ночи Подмосковной от страхаДрожал местечковый народ,Сосед наш и парень-рубахаКричал: «Я пущу их в расход!»Его не позвали на помощь,Управились сами пока.Молчала московская полночь,Мертвели Лубянки бока.И, как от груди отлученный,Я дох на подушке снеговБез этих убитых ученых,Без этих забитых стихов.И пахло тушеной морковью,Прогоркло вонял маргарин,Кастрюли — как налиты кровью!И цимес не ел я один!Какое спасало питанье!?.И речь ненавидел я ту…Шептал потрясенный Шпитальник,Вгоняя весь дом в бледноту,И ел механически цимесУже из тарелки пустой«Закрыли, закрыли „Дер Эмес“,Михоэлс, Квитко, Бергельсон…»Я их имена не забуду,Как цимеса запах и цвет.Быть может, сменили посуду,А цимес по-моему — нет!* * *
Разговоры с мамой
Наступает время,Когда фонари не дают света,Ветер — печальнее почтальона,А листья морщинисты, как старухи.Наступает время,Когда ожидание беспричинно,Разлуки необъяснимы,И ночи бездонны.Наступает время,Когда хочется вернуть вчерашнее,
