него угощались. Через месяц уж он был во всех домах и ухаживал за всеми девушками.
Познакомился он и с теткой Кикиморой, но когда он первый раз вошел к ним в дом, то Пепита уже была давно влюблена в него и давно знала его. Иностранец прежде всех других девиц обратил особое внимание на Пепиту, Серенад ей не давал, на гитаре под окном не играл и не пел, потому что не умел петь, и это обстоятельство было особенно подозрительно для всех, но зато постоянно приходил ночью под балкон Пепиты и до зари болтал с ней, уверяя ее в вечной любви и обещая ей горы золота и свою покорность.
Чрез неделю после первого свидания и беседы с балкона Пепита уже согласилась выйти к нему на улицу и среди ночи гуляла с ним по соседнему гулянью. Тетка Кикимора как нарочно, словно ее бес попутал, спала без просыпу все ночи и просыпалась после восхода солнца. Сама удивлялась Кикимора такому чуду и, найдя поутру солнце выше домов, принималась ругаться на солнце.
— Что его черт, что ли, раньше стал выпихивать из-под земли? — злобно говорила она, глядя на солнце. — Я, кажется, сплю не больше прежнего. Это, выходит, сама природа-то и та норовит как бы мне на смех что сделать. У-у, сковорода! — грозилась тетка Кикимора на солнце своим костлявым кулаком.
Если ночью бывало Пепите весело с милым иностранцем, влюбленным в нее, то днем от матери ей приходилось еще хуже. Мать стала драться всякий день и иной раз от ее толчков и пинков происходило чудо, то есть Пепита, куда девалась ее лень, выбегала из дому. Когда иностранец появился в доме и представился Кикиморе, вдова приняла его, как и всех, грубо и с нравоучениями насчет того, что молодежь вся — шатуны, болтуны, грубияны, пьяницы и моты.
Однако иностранец так себя повел с теткой Кикиморой, что она поневоле стала к нему милостивее, чем к другим, а скоро и совсем, видимо, благоволила.
Пепита была в восторге от уменья своего обожателя умаслить мать при всяком случае.
Долго ли, коротко ли, а иностранец посватался, и тетка Кикимора согласилась на брак дочери. Да и как; было не согласиться матери, хотя бы и Кикиморе! Жених богатый, знатный, красивый и такой покорный, что тише воды, ниже травы, особенно с ней, будущей тещей. Была одна минута; что Кикиморе словно кто в ухо шептал отказать иностранцу и выгнать его из дому вон, но вдова подумала тоже, что не век же ей бедствовать, работать, ноги обваривать, с дочерью напрасно ругаться, и между тем солнце начинало все больше и больше опережать ее поутру. Бывало, она встанет до зари и ругается, что солнце запаздывает, а теперь солнце чрез дома смотрит на нее, когда она продерет глаза, и точно над ней потешается: — Что, мол, проспала, старая Кикимора. Подумала, подумала тетка Кикимора, посоветовалась с соседками и с кумовьями, и решила согласиться и принять предложение.
Была, однако, еще одна большая помеха для брака Пепиты, но не для Кикиморы. Всякая другая мать из-за этого одного не отдала бы дочь, а тетке Кикиморе это-то и было трын-травой. Иностранец оказался не католик, а протестант, и поэтому говорил, что не может венчаться в церкви католической, а выпишет своего духовника из своей земли и будет венчаться в часовне, которую нарочно выстроит, а затем разрушит. Так как денег у него было видимо-невидимо, то затевай, что хочешь.
Многие в городке стали говорить Кикиморе, что венчаться на лад иностранца все одно, что качучу отплясать, что это будет не брак, а так себе — только сатану тешить; но Кикимора уже уперлась на своем и стала подозревать, что соседки из зависти хотят расстроить брак дочери с богачом.
— А плевать мне, по-каковски они будут венчаться! — ответила тетка Кикимора.
Старая сама редко в церковь ходила и Пепиту не посылала. А когда случалась, и пойдет старуха к вечерне, так только поругается с кем-нибудь во время службы из-за стула или из-за чего другого, да при выходе непременно нищенку какую-нибудь на паперти прибьет или мальчишку за волосы оттаскает, придя же домой, всегда бранит аббата. И служил-то он не так, и пел хрипло, и ходил — сорокой прыгал, и всю-то проповедь свою ей на смех сказал.
Итак, тетке Кикиморе было все равно, что жених протестант. Будь он хоть мусульманин!
Мужчины для Кикиморы все были особенно ненавистны уже давно, с тех пор, как она стала стара. Они все-то гроша не стоят; который и католик, а потому уж, что мужчина — то хуже всякой собаки.
Было и еще одно обстоятельство, по которому Кикимора не хотела уже отказывать жениху, объявившемуся вдруг протестантом. Он наделал будущей теще кучу подарков, один великолепнее другого, и расставаться с ними, отдавать их назад не хватило бы духу ни у кого.
Начались приготовления к свадьбе.
Жених послал за своим духовником и нанял рабочих строить протестантскую часовню. Тетка Кикимора готовила приданое, а Пепита… Пепита ног под собой не чувствовала, не ходила, а летала, не говорила, а пела, не спала, а только вертелась в постели, как белка в колесе, и считала каждый день и час, проклиная длинные дни и длинные ночи, которые казались ей теперь целыми неделями.
Итак, дело шло на лад и должен был случиться великий грех, какого еще не бывало на свете, потому что иностранец был, конечно, никто другой, как сам дьявол. Проклятья, которыми осыпала всякий день тетка Кикимора свою дочь и пожелание ее, чтобы допустил Господь выйти ей замуж за самого сатану — дали право дьяволу явиться на свет под видом красавца и богача-жениха.
Когда дьявол услыхал, сидя у себя в аду, пожелание тетки Кикиморы, то не обратил на ее слова особого внимания. Мало ль что приходится ему всякий день слышать. К нему столько народу всякий день посылают, что всех впускать — дома не скажешься. Да и призывают его так часто, что бегать на белый свет всякий раз по всякому требованию, столько сапог истреплешь, что никаких денег не хватит. Да кроме того, дьявол знает, что человек храбр на словах, блудлив как кошка и труслив как заяц; звать черта — зовет, а приди он только — сейчас человек под лавку, крестится, отплевывается, да молитвы читает. Взять-то его и нельзя; с пустыми руками и иди назад.
На этот раз, однако, сатане было скучно, и пришло ему на ум, что отчего бы не попробовать, ради шутки, хоть раз в жизни по-человечески пожить немножко. Справился он об Пепите, говорят все: писаная красавица. В доме тетки Кикиморы, говорят, ни единого образа и в заводе никогда не было. Ее же, старую, так часто многие посылали к нему на словах, и сама она так часто любила его поминать и звать, что ему теперь идти к ней было во сто раз легче, чем к кому-либо. Ну, просто оказия! Само в рот просится!
Дьявол подумал, подумал, да и решился пошалить. Сдал он все текущие дела вице-дьяволу, сделал разные необходимые распоряжения, дал поручения разным дьяволятам и отправился.
Увидя Пепиту, он, в самом деле, влюбился в нее. Ему надоело все только с ведьмами иметь дело, да и то больше все по части администрации, а уж никак не по части любви.
Красавица Пепита своими огненными глазками, розовыми губками и черными, как смоль, взбитыми локонами, сама так смахивала на прелестного чертенка, что сатана нашел в ней что-то родственное себе, симпатичное, общее им обоим. Он, ухаживая за Пепитой, после первого же полученного от нее поцелуя, стал уже мечтать о том, что хорошо было бы и в самом деле завести себе жену, да и всех у себя переженить — и чертей, и чертенят, одним словом, всю свою канцелярию и всех директоров адских департаментов, вице-директоров, столоначальников и даже департаментских сторожей. Эта реформа стала казаться ему самою насущною и неотложною, вопросом дня. Надо идти в ногу со временем!.. Прежде ад мог состоять из одних чертей, теперь нужны и чертовки. Во-первых, ад чрез эту коренную реформу перестанет быть каким- то бенедиктинским монастырем или иезуитским коллегиумом. Чертовки оживят его своим присутствием.
Одним словом, дьявол, пришедший, было, только пошалить на белом свете и уйти домой, бросив жену после медового месяца, теперь стал помышлять уже взять с собой Пепиту и даже будущую тещу.
Лучше тетки Кикиморы, действительно, нельзя было найти домоправительницы для ада. Она в одну неделю так бы подтянула всех вице-дьяволов, директоров и столоначальников, вообще всю администрацию, что дела пошли бы вдвое скорее. Да и чертенят она бы уняла. Только одно нужно было: обеспечить себя, чтобы тетка Кикимора действительно в том же духе и в том же направлении, чтоб не было разлада и косности в правительственном механизме.
Вообще сатана, под влиянием Пепиты и ее поцелуев, разнежился и стал фантазировать. Он забыл, что тетка Кикимора, явившись в ад, распугала бы всех чертей одной своей фигурой.
Итак, брак сатаны ладился. Духовник жениха приехал и был тощ, худ и дурен собой до такой степени, что красавица Пепита, ценившая красоту в мужчине, чувствовала сильную тошноту под ложечкой каждый раз, что говорила с ним. А тетка Кикимора, хоть и была худа сама, а казалась полной женщиной около такой глисты.
