День рождения. Сегодня Аллену исполнялось двадцать три года. Они собирались отметить это событие вдвоём, и Рен специально задержался на работе, чтобы не испортить сюрприза. Созвонился предварительно, и узнав, что может возвращаться, пообещал прилететь пулей, только заскочит на почту, чтобы получить посылку, свалившуюся невесть от кого. Очевидно кто - то из университетских приятелей не забыл поздравить и Рен находился в приподнятом настроении. Всего лишь тридцать минут назад. А вот теперь.
Рен медленно двигался в направлении Изумо, заставляя его непроизвольно пятиться, отступая, потому что глаза Аллена отчаянные, сумасшедшие, жуткие, смотрели раненным зверем.
В руках Аллен сжимал холст.
Не раздеваясь он, прошёл по дорогому ковру прямо в ботинках. Несколько мгновений мутно смотрел на роскошное великолепие гурмана. Но что - то потемнело внутри зрачков, дрогнуло, а затем он рывком смёл всё это на пол, сдёрнув скатерть вниз, заставив Изумо вскинуться, оцепенеть, распахнуть рот. Сато пытался заговорить, но на стол перед ним легла картина, и все слова разом застряли в горле, словно кто - то отключил кран подачи кислорода, лишил воздуха.
Аллен упал на диван, по - детски обхватив себя за плечи, и сидел так несколько секунд, уронив руками, в тяжёлом невыносимом молчании.
Изу забыв сглотнуть, смотрел на рисунок, выполненный Азуми Морен. Точно такой же, гораздо более масштабный, он сжёг несколько дней назад. Её последняя работа, сделанная с его фотографии на балконе, и надо признать она оказалась выполнена мастерски.
'Истинное отражение' гласила надпись тянущаяся тоненькой ниточкой, поодаль от завитушки личной подписи Морен, которой она отмечала все свои работы, увековечивая их для потомков.
Он - нежно улыбающийся, добродушный дурачок Киёши, стоял перед огромным зеркалом во весь рост и смотрел на собственной отражение. И непонятно оказалось, где реальность, а где отражение, потому что из зеркала на него глядело настоящее лицо. Лицо убийцы. Привычное, каждодневное, до мути знакомое. Холодные жестокие глаза, чуть прищуренные и оскаленные в волчьей усмешке губы. Он не улыбался, но отчего - то настоящее лицо было превращено умелой и правдивой рукой в хищный безумный оскал и белые как снег волосы делали это ощущение ещё более сильным, почти пугающим, как и вся эта невероятная жестокая реалистичность работы. Она была гением. Эта чокнутая, шизанутая на всю голову художница, влачившая своё существование в обнимку с бутылкой, обладала невероятным талантом.
И впервые в жизни, убивая человека, не желая убивать, но вынужденный это сделать, Сато ощущал себя так, словно совершает святотатство, преступление не перед законом, но перед человечеством.
Есть люди, которые должны жить. Особые человечеки, умеющие делать особенные вещи, и вот эта бестактная бесцеремонная, долбанутая баба, казалась особенной. Даже Изумо признавал это, временами просто благоговея перед этой креазанутой истеричкой, в те редкие дни, когда они посещали её и заставали за работой, и сидели боясь дышать, словно притихшие школьники, наблюдая безумие всклокоченного гения, вооружённого кисточками, тряпками, рисующего свои картины, не вдохновенно и плавно в танце экстаза, а словно солдат, мрачно и сосредоточенно. Она кружилась по мастерской, и выдавала совершенно потрясающие вещи, резко взмахивала рукой, когда вдохновение не шло.
- Люди не понимают, чего хотят. Хуже всего, то, что они не понимают, чего хотят!
В руках Морен держала толстую кисть, и казалось, что эта сабля и вот сейчас она поведёт невидимые войска в бой как полководец.
- Казалось, чего проще. Правильно сформулируй запрос. Но нет, мы не умеем желать. Желаем денег - вместо признания, хотим секса вместо любви...И вот эти заказчики захотели у меня реалистичности, грёбанные уроды. Но этой толстой корове не пришло в голову подумать о том, что я художник, а не косметолог с кисточкой, и реализм, это когда я рисую все три её подбородка. И мне насрать, что эта ходячая бочка ветчины, думает, что выглядит как Джоли. Я вас умоляю. Мальчики, хрен ли вы смотрите? Подбодрите меня. Мне тут ещё два часа пахать, пока вы на шару выжираете мой коньяк.
Они считали её психованной, совершенно сумасшедшей, но Сато признавал, что эту женщину невозможно не полюбить. Временами её невозможно было не любить, медитирующую дзеном над совершенно не передаваемой мазнёй, для того, что бы задумчиво выдать.
- Эта блевотина. Я нарисовала блевотину. И ведь найдётся идиот, мнящий себя ценителем, чтобы счесть это шедевром. И выложит кучу денег. Эй, Ито давай поспорим на сто баксов, если я выставлю эту блевотину, вокруг соберётся толпа идиотов и станет обсуждать глубинный смысл картины.
- Отстань от Киёши, Азу. - Рен постоянно вклинивался между ними, служа буфером, очень боясь, что Морен станет его обижать. Но Сато знал, - не станет. Они нравились друг другу. Они уважали друг друга.
Наедине Азу нежно именовала его лживым ублюдком и грозила выпустить кишки, если он тронет Аллена. Совершенно удивительная женщина.
- Кто пристаёт? Я пристаю? Киёшик, ты на секс разведёшься? Вот видишь, он не согласен.
В такие моменты, Ито так и подмывало ляпнуть, что согласен. Он любил Рена, но эта девчонка обладала поразительной способностью провоцировать до такой степени, что хотелось оттрахать из принципа.
Он ощущал её соперницей, но это соперничество не злило, не вызывало ревности, а какое - то странное желание победить её, заставить признать собственное превосходство, доказать, что он лучше. Словно это имело какой - то смысл доказывать. Но рядом с ней, ему постоянно хотелось это сделать, доказать ей право себя.
- Я предлагаю ему поспорить. Вот что ему слабо со мной на сто баксов поспорить?
- Никто не купит, - безмятежно обняв Киёши, Рен заржал, рассмотрев внимательно 'шедевр' после чего снисходительно хмыкнув выложил сто баксов.
- Фигня полная. Азу, ты выкинула деньги на ветер.
- Нихрена. Это... - Азу смотрела на них победным хитрым взглядом и в эту секунду, когда её распирало так, что казалось ещё секунда, и она просто взорвётся, Морен выглядела поразительно красивой.
- Это считается работой гения, мальчики. А я...
Совершенно непередаваемая в этот момент, ничуть не уступающая своим шедеврам. В джинсовом комбинезоне измазанном краской, с жёлтой косынкой на волосах, с босыми ногами и глазами, немного косящими в разные стороны.
- Гений! Аха - ха - ха!!! - Азу демонически хохотала, и Сато понимал, с внутренним весельем, что Маэда наверняка оценил бы эту колоритную тётку.
Она бы здорово смотрелась среди вакасю. Не хватало только татуировки, и ритуального ножа.
Через неделю, Рен вдул сто баксов.
Очередная работа Азуми, названая 'Разноцветная помойка - жизнь', вызвала ажиотаж, много пересудов и недоумения, но все сходились на том, что художника открывает новые грани авангардной экспрессии постмодернизма.
Но её истинным призванием считался реализм. Она не рисовала картины и фотографии, она создавала жизнь. Казалось, что ещё секунда и произведение оживёт, шагнёт из рамы.
Когда Сато увидел собственный портрет, ему показалось, что он смотрит в зеркало, и плывёт рассудком, не в силах понять, что это за оптический эффект? Живая иллюзия.
И вот сейчас полотно лежало на столе и смотрело на них готовое ожить, совершенно настоящее, не вызывающее ни единого сомнения в достоверности того, что нарисовано нечто реальное, существующее на самом деле.
Сато редко сожалел о чьей либо смерти. Он знал, что это смерть станет той, о которой он будет сожалеть до конца жизни и никогда не простит себе, не только из - за Аллена.
Люди представлялись мусором, важные или не очень, они не оставляли следа, не привносили в эту жизнь абсолютно ничего ценного. То, что создавала Морен, заставляло чувствовать, вызывало эмоции, заставляло думать. Её произведения смогли бы жить веками, получись у неё развернуться в полную силу, взойти на вершину своего мастерства. Морен не была мусором в его понимании, эта вечно бухая алкоголичка с бутылкой.
Азу умерла с открытыми глазами, полными вопроса и запоздалого понимания. Он закрыл её веки
