салатом. Он жует и тоскливо анализирует: «Если бы у нас с ней было все нормально, мы бы сразу легли…» Спокойно, Вик, еще спокойнее, еще… О. А я было начала подозревать, что мы тоже отклонились от нормы.
Измайлов смотрел на меня с восхищением, которое невозможно выразить мелочевкой фразы: «Я тебя люблю». Ему нужно было воспеть женский род целиком. И по-полковничьи емко он воспел:
— Женщины — существа двужильные.
— Еще бы, — улыбнулась я поводу поддержать его. — У моего приятеля-гинеколога это конек. Говорит, женщина с внематочной беременностью по месяцу истекает кровью, но к врачу не обращается, потому что работа, дети. А мужчине, стоит порезать палец…
— М-да, — протянул Измайлов, поспешно отдергивая руки, — ты мастерица создать фон для любовных утех.
Я собралась сказать, что тема кровотечений после Бориса так сразу не отпустит, открыла рот, зевнула и… заснула.
Утром на туалетном столике я обнаружила плакатик, который Измайлов изготовил, похоже, не отходя от меня. «Меньше слов — больше дела!» — письменно призывал неудовлетворенный Вик.
Я не успела вволю наплескаться в ванне, а мстительный Измайлов уже открывал дверь своим ключом. От совместного купания он категорически отказался:
— Поля, мои люди всю ночь искали Бориса, вокруг редакции закрутилась сплошная чертовщина, так что сосредоточься.
— Вик, где джинсы и футболка из мусорного ведра?
— Я изъял вещественные доказательства еще вчера. А ты думала, я их примерить решил? Тоже мне, подруга милиционера, таким добром швыряешься.
Я предложила ему чаю. С кофе у меня отношения испортились в одностороннем порядке.
— Юрьева нашли?
— Нет.
— Значит, бывший благоверный прав. Они вернулись и добили его. Потом закопали в овраге.
— А твой бывший здесь с какого боку? — вытаращился на меня Измайлов.
— Не знаю, Вик. Я тебе расскажу, а ты уж сам…
Наплакаться Измайлов мне тоже не позволил:
— Прекрати. Свежих захоронений там нет, это точно.
— Вик, неужели Севкин отец действительно хочет моей смерти?
Измайлов закурил. Потом открыл мне истину:
— Поленька, у меня такое ощущение, что минимум раз в жизни все, кто имел с тобой дело, не отказались бы тебя порешить.
— Ты тоже? И когда? — встрепенулась я.
— Вчера, например, — прошипел Измайлов. — Но это был уже не первый раз. Говори, не искушай на раз последний.
Ну и ну! Один пистолетом грозит, другой намекает, что голыми руками приятнее…
По мере моего детального повествования Измайлов сходил с лица в никуда. Отрешенным, апатичным и слепым он дослушивал меня. Ничего не уточнял, не выяснял, не спрашивал. Вскочил и бросил:
— Из дома ни ногой. Моих двое тоже подежурят, приглядят за теми соглядатаями. И за тобой, авантюристка, разумеется. Я тебе обязательно растолкую, чего ты наворотила, но не сейчас. И сию секунду садись за рапорт, тьфу, за изложение своей истории. И редакционной тоже. Полина, псевдонимом Ольга Павлова ты пользуешься только в газете Лизы, мы просмотрели подшивки за год. Выберем, что именно ты делана под этой личиной, вечером прокомментируешь.
— Не надо крайностей. У меня есть вырезки. Но к чему домашний арест, Вик?
— К тому, что ты наивно полагаешь, будто Валентин Петрович не успел сказать лишнего. А он застолбил свой интерес именно к изданию, сотрудника которого убили. Он опомнится. Он уже опомнился. Просто в присутствии твоего муженька и его стволов он не мог ничего предпринять.
— Каких стволов, Вик? У моего, напоминаю, бывшего муженька есть разрешение на ношение. А телохранители, как положено, на рукопашный бой ориентированы.
— Ты говоришь так, будто все еще замужем за ним, Поленька. В котором году тебе велели на этом настаивать? Знаем мы телохранителей этой публики.
— Вик, а почему ты сказал «сотрудника»? Лиза — женщина.
— Слушай, феминистка… А, Бог с тобой. Сиди и пиши: подробно-подробно, вдумчиво-вдумчиво. Только не рискуй выводы делать и версии выдвигать, задушу.
Выдержит этакое обращение среднестатистическая сударыня? Так что моя «своеобразность» — защитный механизм против мужского неприкрытого честолюбия, незавуалированной самостоятельности, нескрываемой силы и неприпрятанной слабости. Женщины не смеют открыто сочетать все это. Измайлов тем временем догадался меня поцеловать. Эх, такой если и задушит, то не досадно.
Я привычно отшлепала компьютер по податливым клавишам, не ручкой же буквы выводить. Что дальше? Конечно, выдвигать версии и делать выводы. Вик, Вик, если женщина не выставляет напоказ, это не означает, что в ней что-то отсутствует.
Мои умозаключения изяществом не грешили. Бывший муж изолировал Севу и навел на меня своих же головорезов. Юрьева прихватили за компанию, потому что пустота городских улиц обманчива, и не было гарантий нашего с Борисом скорого расставания. Это, разумеется, повод, чтобы убить совершенно незнакомого парня. Бедный лейтенант. Потом мне посчастливилось сбежать. Я нарвалась на Валентина Петровича, который, учуяв чужое преступление, соблазнился компроматом. Скорее всего, под действием какой-то мерзости в кофе, я разболтала ему свои псевдонимы. Наверное, запутанная, старалась скрыть свое настоящее имя. А возможно, представилась Ольгой Павловой, потому что смерть Лизы произвела на меня мощное впечатление. Мало ли что в насилуемом наркотиком мозгу происходит. Упустить такой «источник знаний», как я, этот лис не мог. В его среде слухи о трупах распространяются быстро. И получить сведения о Лизе из того, что само бросалось под колеса, соблазн непреодолимый. Тем временем муж, получив отчет проколовшихся ублюдков, начал меня разыскивать. А мышка сама бежала в его мышеловку. Оставалось лишь забрать меня от Валентина Петровича, приставить соглядатаев, как выразился Вик, и ждать другого удобного случая. Случая? Зачем? Неужели он деградировал настолько, что перед новой женитьбой решил казнить меня? Какой-то английский монарх повелел врачу, когда тот спросил, кого сохранить в сложных родах, обожаемую жену или медлившего выйти в мир сына: «Оставьте ребенка, женщин я найду сколько угодно». Неправдоподобно? А что правдоподобно, кроме физиологии? К слову вспомнилось кое-что, не для эстетов. Однажды жарким летом разразилась эпидемия дезинтерии. Читать народу научно-популярные лекции заставляли даже кандидатов медицинских наук. И к нам в университетскую аудиторию принесло важного остепененного дядю. Он вещал об отвратительном. О частицах фекалий, попадающих на кожу и одежду, а с них в пишу. Я взвилась:
— Третий курс, культурные люди, моющие руки после уборной и перед едой, что вы себе позволяете! Не в деревне живем.
А потом я вышла замуж, сама стала чистить свой туалет и разве что на потолке этих частиц фекалий не обнаруживала. А потом сталкивалась с умнейшими людьми, не омывающими рук после облегчения в уборной и берущими ими хлеб из общей тарелки. Словом, мы меняемся, чего банальнее. И муж мог измениться настолько, что пошел на убийство. И я могла измениться настолько, что не исключала этого.
Телефон завизжал, как припадочный. Я неохотно сняла трубку.
— Поля, не ревешь? Умничка, — ворвался в мой слух Измайлов. — Еще раз повтори, девочка, во что был одет Борис, а то я его мельком видел. Так, бежевые брюки, коричневая куртка, темные ботинки и клетчатая рубашка. Рубашка в крови.
— Вы его отрыли?
— Нет, не из земли. Сейчас едем, ты держись. Вырезки подготовила? Чем же ты занимаешься, лентяйка?
— Он живой, Вик?
— Пока не знаю, — запнулся Измайлов. — Вернусь, позвоню.
