вплоть до тяги к участию в художественной самодеятельности… Поль, я сгоняю за «Пшеничной»? И буду балдеть от того, что купил средство одинакового действия со всемирно почитаемым лекарством за бросовую цену.
— Вик, давай не будем воспринимать рекламу как руководство к поспешным действиям.
— Бальзаму хочешь, детка? — содрогнулся Вик, нервозно отслеживающий мои прихоти.
— Я знаю, кто твой первый враг, в субботний вечер очень вкусен коньяк, — пропела я.
— Это уж Макаревич, а не Биттнер. Его рекомендации нам, не ведающим о наличии у человека печени, но ведающим о наличии аналога души, подходят, — согласился Вик.
Он унесся в магазин, а я аж допела песню. Кто бы мог предположить во мне наличие слуха? Меня из музыкальной школы отчислили за неимением оного еще в десять лет. Они погорячились. Вик же признал в моем завывании рифмы и ноты. Или уж очень ему приспичило выпить? Нет, Измайлов не алкоголик. Значит, я певица. Когда, шандарахнув коньяка, я вложила смесь не аналога, а натуральной своей души с углекислым газом из легких в исполнение шедевра «Окрасился месяц багрянцем», Измайлов беззвучно плакал. Я поняла, что вынести это можно только любя. Боготворя. В общем, больше я не пою.
Вик был серым, как будни без прибылей, концертов, спектаклей, вернисажей, секса и спиртного. На предложение закурить он отреагировал имитацией рвотного рефлекса. На предложение поесть повторением имитации. Получалось, высмолил не менее двух пачек сигарет на пустой желудок. Его реанимировать пора было.
— Измайлов, я горю желанием пересказать тебе редакционные байки.
— Остынь, Поля. Когда я уходил утром, у меня было одно дело. Все так ловко вязалось: кто-то из денежных мешков интересовался людьми, разливающими в пластиковые бутыли воду. Бизнесмены дали лишнюю информацию в газету, и женщин, творящих им рекламу, начали прижимать к ногтю. С одной перетрудились, принялись за вторую. Заодно нейтрализовали моего лучшего сыскаря, Борю Юрьева.
— Вик, я не вторая, я Полина, окстись.
— Окщусь, окстюсь, мне не важно. Твой муж, милая, мог бы для приличия быть совладельцем газеты или вложиться в водяную скважину. Но он не удосужился этого сделать. Следовательно, ни при чем.
— Мой бывший муж, Вик.
— А я кто?
— Тебя я люблю.
— Я тебя тоже.
Попробовал бы ты, титан мысли, чувства и сыска, сказать, что «это не важно».
— Туда, куда Макар телят не гонял, ее мужа, да? Они убивали директора фирмы, пытались что-то выведать. Убили. Судя по времени, напрасно. Потому что организовали охоту на мою девочку. Когда на чужих охотятся, я по долгу службы на дыбы встаю. А когда на мою?
— Вик, не бушуй, твоя девочка десяти шизанутых мальчиков стоит. Я тебе душ раскочегарила. Идем, родной.
— Не отнесешь под струю?
— На плащ-палатке.
— А, ладно, пешком пойду. Знаешь анекдот про ворону? Выбирается она из ресторана между первой, которая плохо идет, и последней, которая всегда лишняя. Шур-шур крыльями, не взлетается…
— Да, милый, когда ты анекдоты травишь и еще разные в один стравливаешь, совсем труба дело.
— Я размышлял, Поля, как последний кретин чувствовал подъем всего, что во мне есть грешного и святого, и тщился за день спасти свою женщину.
— Измайлов, так я для тебя женщина или девочка? Под кого канать?
— Спроси чего полегче, милая. Когда девочка, когда женщина. Тебе не врубиться.
Чем бы еще его отвлечь? Не слишком он на шалуна сегодня похож.
— Но спасать тянет все-таки девочку?
— Тебя тянет спасать. Заладила — девочка, женщина… Вполне сформировавшаяся курица.
— Курица?
— Согласен, кобра.
Яду бы мне в челюсти. Я всегда за проигравшего против победителя. Если он не спит со мной. Сама себе уже осточертела экивоками на кровать, но, клянусь, в возрасте, когда нынешних Лолит уговаривают не рожать, я только о школьных общественных мероприятиях думала. Я была председателем совета дружины и секретарем комитета комсомола единым махом. И полагала, что общественницам мужчины нужны только в качестве товарищей по партии. Измайлов, Измайлов, я ведь могла тебя не выслушивать, не поддерживать вопросами. Я могла тебя вежливо прогнать. Я… Хватит нежностей!
— Вик, убирайся в террариум, раз кобры будоражат.
— Настаиваешь?
— Убирайся.
— Поленька, я пошел, конечно. А ты пока осмотрись.
Чего я хотела от фатума? Разумеется, мы находились в его квартире. Мой террариум.
Он полагал, что я разбегусь к двери? Да нужна бы я была хоть одному из них, если бы соблюдала правила направлений. Я завалилась на его обожаемый, как все недосягаемое месяцами, диван:
— И почему же ты меня не спас, Вик?
— Потому что одно дело развалилось на три: похищение, убийство бизнесмена и бизнесвумена.
— Снова показываешь, что Лиза не женщина?
— Поля, не цепляйся. Когда замахиваются на наших, как на Юрьева, находятся все — люди, техника. Правда, на три дня, но, подсуетившись, можно достичь результатов. Мы пошерстили фирму «водников» от и до. Убить директора получилось бы только у бродяг, промышляющих на дачах. Остальным он не мог быть нужен.
— У них пистолеты?
— Сейчас и пистолеты.
— Они пытают?
— Шевелев, вероятно, сопротивлялся. А на трупе следы потасовки и следы пыток отличить друг от друга трудно.
— А Лиза?
— Лучше не спрашивай. Из четверых подозреваемых досягаем один — главный редактор. Он, естественно, от убийства открещивается.
— Так ищите женщину.
— У вахтерши даже ее фоторобот не получился, лишь описание.
— Ищите мерзавцев из иномарки. Они — связующее звено между двумя преступлениями.
— Судя по первым попыткам, найти их мы сможем только случайно и лет через десять.
— Трясите мужа, Валентина Петровича.
— Поводов не давали.
— Вик, ты намекаешь — нет, ты утверждаешь, что ни одно из этих дел раскрыто не будет?
— Сейчас мне кажется именно так, Поленька. В любом расследовании бывает такой момент. Ты порывалась редакционными байками потешить?
— Да, ты взбодришься. Вик, газета создавалась на деньги Лизиного мужа. А он — двоюродный брат главного редактора!
— Это я знаю, детка. Ты держись за стул: Валентин Петрович — близкий друг обоих кузенов.
Никогда больше не буду легкомысленно относиться к советам держаться за что-либо.
— Расскажи-ка мне, милая, все по порядку, — слегка отряхнул меня Измайлов, прежде чем водрузить на диван и пристроиться рядом.
— Вик, я темное, жалкое создание.
— Какая самокритичность, не к добру.
— Я, оказывается, не умею совать нос в чужие тайны. Весь город был в курсе того, что Лиза — экономист по образованию, что надзирать за газетой ей повелел муж, что издание пока убыточное, что главный редактор — первый супруг Лизы, и ее старшая дочь от него, что у нее был какой-то крутой любовник… Вик, у тебя зуб болит?
