уже принял высокий ранг, тебе предстояло стяжать славу, и тебя допустили. О, как болезненно светлы были лица всех, кто говорил о войне.
Вера.
И х’манков снова назвали червями. И обещали, что нигде, от планеты Хманкан до самых смутных и отдаленных окраин галактики, не останется ни единого х’манка. Что люди не проявят жадности, приличествующей только низшим расам, и не оставят живых врагов даже на развод, даже на украшения из костей.
Ты командовал отрядом резерва. И скрипел зубами, мысленно кляня командующего. Отчаянно хотелось быть в числе основных сил, но те корабли по праву принадлежали старым воинам, много лет ждавшим отмщения. Юнцов не пустили на острие атаки, самое почетное место. Впрочем, вам предстояло не менее увлекательное занятие — добивать врага, охотясь за ним по всему бескрайнему космосу.
Ты еще никогда не убивал х’манков. Привык отшатываться, прижиматься к стене, увидев случайно одного из них. Ты размышлял — как это будет?
И не помнишь.
Вас отозвали к Дикому Порту, защищать колонию от внезапно нарушивших договор нейтралитета пиратов. Пришлось покинуть корабли — и вы вели наземный бой, пока не узнали о том, что все кончено.
Навсегда.
Нежная ладонь х’манка провела по шее. Огладила плечо. Собрала в горсть шкуру на загривке и отпустила. У Л’тхарны подвело живот. Он понурился и сидел, уставившись в одну точку. А вдруг капитан просто от скуки теребит его, как прирученное животное, любимую забаву х’манков?
— Л’тхарна, — ласково спросил тот, — а что за узор у тебя ниже колена? Это что-нибудь значит?
— Нет. Просто. Красиво. — Он с трудом вспомнил х’манковские слова.
Рука Рихарда скользнула по вздрагивающей спине. Потом он обнял Л’тхарну сзади: стал почесывать уши и щекотать горло.
Непохоже, чтобы х’манк гладил животное.
Тонкопалая кисть, как паучок, забралась в волосы. Все десять пальцев расчесали тяжелые гладкие пряди. Кожа на спине подергивалась, как от электрических разрядов.
Х’манк-вождь. Л’тхарна представил, как он разгневается. Он будет спокоен, будет говорить так же, как обычно, но посмотрит белыми глазами, в которых черные круглые зрачки — как ядовитые ягоды или сверхтяжелые звезды. И потом он перестанет беседовать, расспрашивать с уважением, изъявлять приязнь, и конечно, больше не будет соблюдать честь, ставя равенство всей команды перед уставом и капитаном. И начнет смотреть так — всегда.
Но Л’тхарна же слышал, х’манки считают людей страшными. Уродливыми. Непонятно. Или он ласкает его смеху ради? Нет, Рихард бы не стал так зло глумиться. Наверное…
Что делать? Что сказать?
Человек плечом почувствовал дыхание х’манка, ухом — тепло его щеки, и чуткая ладонь провела по груди. Л’тхарна застыл. Грива вздыбилась.
— Тебе не нравится? — с сожалением спросил х’манк.
— Н-нравится… — почти в ужасе пролепетал Л’тхарна.
Х’манк наклонился вперед, опершись о его плечо. Включил автопилот. Запах тела, сладкого молока, переходил в запах власти. Так пахнет белый известняк, накаленный солнцем, и еще — лак для костяных украшений.
— Пойдем.
А душевая на малютке “Элизе” была одна. Поэтому как-то на выходе полуголый Рихард нос к носу столкнулся со ждавшим своей очереди Майком. Капитан и медик молча обменялись кивками, и Люнеманн уже направился в каюту, как вслед ему донеслось:
— Кэп, у тебя вся спина…
— Что?
— Как когти точили.
Рихард обернулся.
— Можно совет на будущее? — невозмутимо сказал Майк. — Не давай зализывать. У них структура кожи другая, человеку на такое вообще-то швы накладывать надо.
Люнеманн стоял как дурак. С полотенцем.
— Откуда ты знаешь, какая у них кожа? — зачем-то спросил он.
Майк пожал плечами.
— Ксенолог — это вообще-то медицинская профессия. Как психиатр. Сначала общее терапевтическое образование, потом специализация. Я не ксенолог, но начатки нам давали.
— И чего… теперь?
— Да ничего. Поздно уже. Теперь только пластический хирург уберет.
Медик скрылся в душе. Рихард постоял еще немного, прислушиваясь к пустоте между ушами. Потом явилась мысль, что только полностью решившись ума можно было устроиться в такой позе. И что шрамы у него на спине все равно некоторым образом почетные. Ибо какой Homo sapience похвастается тем, что поимел это…
…от этих объятий трещали ребра. Биопластик работал как в драке, заодно оберегая хозяйскую плоть от прямого соприкосновения, но кое от чего не мог уберечь даже он — вернее, Рихард не успевал приказывать. От запаха в глазах вставал красный сумрак, — и глупо, до слез было жалко, что рядом с тобой не человек. Угораздило связаться… не поцелуешь, и сосков нет, и осенило, где у них могут быть эрогенные зоны, но сумей постоянно об этом помнить, в горячке. Сильное, вздрагивающее, напряженное тело, кожа раскаляется, не тот цвет, не та структура, не та восприимчивость, у них осязание куда слабее, чем у людей, зато все остальные чувства острее раз в пять… А ведь не покидало идиотское желание — чтобы твари было хорошо. Твари, не тебе.
И когда все-таки, в финале, Л’тхарна выгнулся под ним, молча, закатив глаза, когти вылетели из пальцев, вспороли кожу, — боль полыхнула и мгновенно ушла…
Аромат неочищенного кемайла ударил в ноздри.
“Вот бля…”, - Рихард упал на горячую благоуханную грудь, огладил обнимающие его сильные бедра. — “Это правда… действительно…”
Мысли ворочались тяжело и неохотно.
Он видывал раньше кемайл-сырец. И даже нюхал. Кемайл зеленоватый, травянистого, приятного для глаз оттенка. Все знают, что это цветочный нектар с планеты Фронтир. Кое-кто спьяну прикалывался, что не с Фронтира совсем, а с Ррит Кадары, и не цветочный, а прямо-таки самих ррит. Но бред ведь, даже не смешной.
Рихард приподнялся и глянул вниз. Л’тхарна, не открывая глаз, низко, блаженно заурчал.
Кемайл. Зеленоватый…
Логические мысли насчет ценности сырья не желали выстраиваться в цепочку. Кемайловый запах застил мозги, поднимал тонус и восхищал половую функцию.
Рихард заставил Л’тхарну перевернуться и начал снова.
Только в конце заезда он понял, что вообще-то травмирован. Даже увидел это Л’тхарна, а не он. Пластик закупорил раны, превратив себя в кожу, но лечить их не умел.
И квазиживой доспех стек со спины, когда ррит, тихо мурлыча, принялся убирать царапины так, как они делали это друг другу. А Рихард смеялся и говорил: “хорошо, что не загрыз!” И в ответ зверюга протестующе взрыкивала.
И Люнеманн забыл, что собирался отправить его восвояси, после того как развлечется. Потому что выгнать из постели это сладко пахнущее, мурлычущее, теплое смог бы только… да никто бы не смог.
Так и спал, утопая в его волосах. Гладил. Обнимал.
Майк не удивился, разглядев на капитанской спине затянувшиеся рубцы. И мгновенно определил их происхождение.
