чем-то подагрическим. С другой стороны, у тебя это получается элегантно.
— Ты на самом деле думаешь так?
Это требовало некоторой дипломатичности.
— Нет, — искренне признался я.
— Я не обижена, — сказала она голосом, утверждавшим прямо противоположное, — Мне просто хотелось произвести впечатление. Я не часто ем в таком стиле.
Услышать это было облегчением.
— Хорошо, а как часто?
— Дважды.
— В неделю?
— Дважды со смерти папы. (Шесть лет назад).
Я почувствовал себя последним сукиным сыном.
— Может, всё-таки выпьем кофе?
— Могу я сам выбрать комнату? — намекнул я.
— Нет. В моих владениях ты следуешь за мной.
Я последовал. Назад в библиотеку. Там стоял кофе, а из скрытых динамиков несся Моцарт.
— Ты на самом деле принимала тут гостей всего дважды?
Она кивнула:
— Оба раза это был бизнес.
— А как насчёт социальной жизни? — я старался быть деликатным.
— В последнее время намного лучше, — ответила она.
— Нет, Марси, серьёзно, чем ты обычно занимаешься в Нью-Йорке по вечерам?
— Ну, это очень увлекательно. Я возращаюсь домой, бегаю в парке, если ещё светло. Потом обратно на работу. У меня в офисе есть выход на линию, так что я принимаю звонки из Калифорнии.
— До полуночи, не так ли?
— Не всегда.
— А потом?
— Останавливаюсь и пытаюсь расслабиться
— Ага! Что означает...
— Имбирный эль и сэндвичи с Джонни.
— Джонни? — Я не смог скрыть ревности.
— Карсоном. Интересно послушать за ужином .
— А-а... — Успокоившись, я снова перешёл в наступление.
— А чем-то кроме работы ты занимаешься?
— Маршал Маклюен сказал: «Когда человек полностью увлечён работой — это уже не работа».
— Он спорол глупость. И ты тоже. Нет, Марси. Ты говоришь себе, что увлечена, но, на самом деле, пытаешься работой заглушить своё одиночество.
— Боже, Оливер, — изумлённо сказала она, — Как ты можешь столько знать о человеке, с которым знаком всего несколько дней?
— Не могу, — согласился я, — Я говорю о себе.
Забавно. Мы оба знали, что будем делать дальше, но ни один не решался прервать разговор. Наконец, я решил вернуться на землю.
— Эй, Марси, уже полдвенадцатого.
— А что, в Нью-Йорке действует комендантский час?
— Нет. Но у меня нет массы важных вещей. Одежды, например.
— Я была застенчива или двусмысленна?
— Скажем, ты не высказывалась совершенно однозначно, и я не решился появиться со своим вещмешком.
Марси улыбнулась.
— Это нарочно, — призналась она.
— Почему?
Она встала и протянула мне руку.
На кровати их было не меньше дюжины — шёлковых ночных сорочек. Моего размера.
— Предположим, я решу остаться на год?
— Это может показаться странным, друг мой, но если у тебя возникнет такое желание — сорочки найдутся.
— Марси?
— Да?
— У меня много... желания.
Потом мы любили друг друга так, будто предыдущая ночь была всего лишь репетицией.
Утро наступило слишком быстро. Было что-то около пяти утра, тем не менее будильник на стороне Марси сигналил подъём.
— Который час? — простонал я.
— Ровно пять, — сказала Марси, — Проснись и пой.
Она поцеловала меня в лоб.
— Ты с ума сошла.
— Ты же знаешь, зал заказан на шесть.
— Брось, суд в этом часу не... — тут до меня дошло, — Ты про теннис?
— Заказан с шести до восьми. Стыдно упустить такую возможность.
— Эй, у меня есть идея получше, чем мы могли бы заняться.
— Чем? — изобразила непонимание Марси, хотя я уже обнимал её, — Волейболом?
— Да, если тебе так хочется, можно назвать это и так.
Как бы это не называлось, она послушно согласилась играть.
Ванные отличалась.
Принимая душ, я размышлял, что отличало жилище Уолтера Биннендэйла от Довер-Хауса, дома моих предков в Ипсвиче, штат Массачусетс.
Не искусство. Шедевры были и у нас. Причём, благодаря более долгой семейной истории — ещё и прошлого века. Мебель в общем-то была такой же. Для меня антикварный — значит просто старый.
Но вот ванные! Здесь Бэрретты проявили всю свою неистребимую приверженность пуританским традициям: во всём целесообразность и простота. Белый кафель, ничего лишнего — спартанский стиль. Ничего не отвлекало и не задерживало взгляд.
Не то у Биннендэйлов. Их ванные подошли бы и римскому императору. Или, точнее, римскому принципу, создавшему их. Простое упоминание о назначении этих комнат взбесило бы, наверное, и либеральнейших из Биннендэйлов.
В зеркале, сквозь чуть приоткрытые двери я мог видеть спальню.
Куда как раз въезжала тележка.
Которую толкал Милдред.
Груз: завтрак.
К тому времени, когда я заканчивал вытираться, Марси уже сидела за столом — в одеянии, явно не предназначенном для выхода на работу (надеюсь). Я уселся напротив, завернувшись только в полотенце.
— Кофе, бекон, яйца?
— Господи, это ж прямо как в отеле!
— Вы всё ещё недовольны, мистер Бэрретт?
— Нет, было забавно, — ответил я, намазывая маслом горячую булочку, — и вполне можно повторить, — я сделал паузу, — лет через тридцать.
Она выглядела недоумевающей.
— Марси. Послушай, это место — рай для палеонтологов. Оно прямо-таки кишит спящими динозаврами.
