вдохновения, которое дается редко и немногим». Создание такой оперы, по мнению Одоевского, «подвиг» и «дело не только таланта, но и гения!»
Благодаря организаторской деятельности Одоевского три гениальные партитуры Глинки — «Камаринская», «Арагонская хота» и «Ночь в Мадриде» — были впервые исполнены в 1850 году в «Русском концерте».
Глинка всегда внимательно относился к советам Одоевского, потому что видел в нем настоящего музыканта, умевшего, как никто, понять чужое творчество.
Но влияние было обоюдным. Сочинения Глинки, тесная дружба с ним сыграли серьезную роль в формировании Одоевского как первого русского музыкального критика. Ведь, пожалуй, именно Глинке первому суждено было воплотить в жизнь чаяния своего друга: «...рано или поздно в мир общей музыки — этого достояния всего человечества, вольется новая, живая струя, не подозреваемая еще Западом, струя русской музыки». И А.С. Даргомыжский, и М.А. Балакирев, и А. Н. Серов, и другие талантливые музыканты также были замечены Одоевским, поняты, призваны им осуществить надежды на будущую славу русской музыки.
Ференц Лист, впервые посетив Петербург, играл в доме Одоевского. И Гектор Берлиоз, и Рихард Вагнер, приезжавшие в Россию как дирижеры, были гостями Одоевского. Все они были знакомы с его многообразной просветительской деятельностью, высоко ценили его как музыканта, критика, знатока и пропагандиста творчества западных классиков («Мы благоговеем пред именами Себастиана Баха, Гайдна, Генделя, Моцарта, Бетховена...»).
«В этом безмятежном святилище знания, мысли, согласия, радушия сходился по субботам весь цвет' петербургского населения, — писал в своих воспоминаниях о князе Одоевском писатель В. Соллогуб. — Я видел тут, как андреевский кавалер беседовал с ученым, я видел гороховый сюртук; я видел тут измученного Пушкина во время его кровавой драмы — я всех их тут видел, наших незабвенных братствующих поэтов и мыслителей. Им нужно было иметь тогда точку соединения в таком центре, где бы андреевский кавалер знал, что его не встретит низкопоклонство, где бы гороховый сюртук чувствовал, что его не оскорбит пренебрежение... Дом Одоевских был не только храмом знания — он был еще школой жизни».
И не только Соллогуб, но и многие другие современники Одоевского, частые гости в его доме, подчеркивали демократическую атмосферу, царившую там, отмечали, что в доме всем легко дышалось.
Конечно, это было не случайно. Демократизм Одоевского, его стремление служить народу, самым широким его кругам выражались и в том, что он одним из первых среди просвещенных людей России выступил за распространение в народе научных знаний.
Сам разносторонний ученый, сведущий во многих отраслях науки, он умел и в доступной форме донести эти знания — по физике, химии, математике, истории — до простых людей. Этой цели служил, в частности, основанный им в 1843 году совместно с А.П. Заблоцким журнал «Сельское чтение», имевший научно-популяризаторский и дидактический характер. Вот какую высокую оценку дал ему Белинский: «Колоссальный успех «Сельского чтения» основан был на глубоком знании быта, потребностей и натуры русского крестьянина и на таланте, с каким умели издатели воспользоваться этим знанием...»
Читая воспоминания современников об Одоевском, невольно вспоминаешь лучших представителей эпохи Возрождения — та же разносторонность, та жа светлая вера в человека, которому доступно все, если только ему раскрыть глаза на духовное богатство мира.
Каждый, кому удавалось хоть немного узнать Одоевского, попадал под обаяние его светлой личности. В воспоминаниях Авдотьи Панаевой есть страницы, рассказывающие об Одоевском. Процитируем здесь небольшой отрывок, потому что и он красноречиво подтверждает уже сказанное об Одоевском, живо рисует его внешность, манеры, характер: «...все его любили, потому что такого отзывчивого, благодушного человека трудно было отыскать. Он был предан всей душой русской литературе и музыке. Кто бы из литераторов ни обратился к нему, он принимал в нем искреннее участие и всегда по возможности исполнял просьбы; если же ему это не удавалось, то он первый сильно огорчался и стыдился, что ничего не мог сделать. Манеры Одоевского были мягкие, он точно все спешил куда-то и со всеми был равно приветлив. Ему тогда, наверное, было лет сорок, но у него сохранились белизна и румянец, как на лице юноши».
Доброжелательность Одоевского была одна из его главных черт, притягивающих к нему людей. Он умел отыскать в каждом человеке хорошую сторону, проблеск таланта.
«Он не говорил еще с ним, а уже был его братом. Лень он называл славянщиной, извиняя ее в других, не допускал в себе.
Он был рачителем чужой нужды, ходатаем за чужое горе. В нашем обществе князь Одоевский был явлением исключительным», — пишет Соллогуб.
Одоевский, например, материально помогал Берлиозу, в последние годы жизни терпевшему нужду, хотя сам был далеко не богатым человеком.
В 1862 году Владимир Федорович возвращается в Москву, где так блестяще начал свой жизненный путь и откуда уехал более тридцати лет назад. В Москве он поселился на Смоленском бульваре, в доме князя Волконского (дом № 17, строение во дворе). Как и прежде, его жизнь в Москве наполнена до предела, насыщена умственными занятиями.
Поэт Афанасий Афанасьевич Фет дает зарисовку московской жизни Одоевского этого периода:
«Полный энергии и разнообразнейших жизненных интересов, князь в этот вечер был особенно любезен и разговорчив. Будучи прирожденным и ученым музыкантом, он никогда не расставался с небольшим церковным органом, на котором играл в совершенстве. «Я могу, говорил он, припомнить своих первых учителей грамоте; но кто обучил меня нотам — положительно не знаю».
...Князь сел за орган и с полчаса предавался самым пышным и изысканным фугам. Мало-помалу он перешел к русским, национальным напевам. «Вы не знаете, спросил он меня, песни, приписываемой царице Евдокии Федоровне? Я тщательно записал слова и голос этой песни и издал их. Я надпишу эти ноты и подарю вам их на память», сказал князь, исполняя то и другое...»
Афанасий Фет по памяти воспроизводит слова песни, подаренной ему Одоевским:
Интерес к народному песенному творчеству, а также к древней русской музыке возник у Одоевского давно. В 1846 году в Петербурге, будучи помощником директора императорской Публичной библиотеки, он погрузился в изучение старинных нотных записей, захваченный национальным колоритом древнерусской песенной традиции. Этому он посвятил ряд своих научных работ.
Одоевский постоянно заботился о приобщении к искусству народа:
«Дайте Вы нашему народу средство развить свои художественные способности посредством музыкальных школ, посредством театра, который есть школа своего рода, преимущественно посредством оперы, которая бы отвечала настроению русского духа, и наш народ отстанет от тех полудиких
