будущий декабрист И.Д. Якушкин. Жил у Мерзлякова и Д.Н. Свербеев, оставивший о нем воспоминания:
«Он был человек несомненно даровитый, отличный знаток и любитель древних языков, верный их переводчик в стихах несколько напыщенных, но всегда благозвучных, беспощадный критик и в этом отношении смелый нововводитель, который дерзал, к соблазну современников, посягать на славу авторитетов того времени, как например, Сумарокова, Хераскова, и за то подвергался не раз гонению литературных консерваторов...»
Студенты, любившие лекции Мерзлякова, отмечали, что у него была способность импровизации, что он никогда не задумывался над фразой и даром, что немножко заикался, «выражение его рождалось вдруг и... всегда было ново, живо, сотворенное на этот раз и для этой мысли». Он умел вплести в канву своей лекции произведение любого автора, к примеру, даже басни Крылова не мешали ему говорить о лиризме.
В этом ученом муже всегда присутствовал поэт и, пожалуй, даже артист. Н.Н. Мурзакевич, воспоминания которого относятся к 1825 году, писал: «Сколько увлекательны были импровизации воевавшего против романтизма профессора Мерзлякова, бывшего в душе романтиком...».
Недаром Мерзляков был дружен с театральными деятелями, с которыми постоянно встречался и в Обществе любителей российской словесности, председателем которого одно время был, и в домашнем театре Кокошкина, где блестяще читал публичные лекции. Об этих лекциях Кокошкин говорил Аксакову: «...ничего подобного Москва не слыхивала».
В то время, когда еще не был построен Большой театр, особенное значение для культурной жизни Москвы имели концерты и театральные представления в частных домах, таких, например, как дом Кокошкина. Здесь ставились интересные спектакли с участием самого Федора Федоровича, проходили концерты, на которых нередко звучали песни и романсы Мерзлякова и Кашина.
Мерзляков, нечасто посещавший светские гостиные своих знакомых, в доме Кокошкина чувствовал себя легко. Здесь, вне стен университета, в свободной театральной атмосфере, он, вероятно, ощущал себя больше поэтом, нежели ученым мужем. Он покорял слушателей бесконечными экспромтами, на которые был великий мастер, стихами, рождавшимися мгновенно, вдруг и тут же сразу, без помарок, ложившимися на бумагу. И знаменитая его песня «Среди долины ровныя...» также родилась как блестящий экспромт.
Песню эту распевали в России от Москвы до Енисея. Она была настолько распространенной и близкой многим, что мало кто задумывался об авторе, написавшем слова и этой прекрасной песни, и других, также зачисленных в разряд народных.
Песня была создана в 1810 году, лучшее для Мерзлякова время, когда он мечтал, увлекался, строил планы и верил в их осуществление. В ту пору он подружился с дворянским семейством Вельяминовых- Зерновых, где все любили его за талант, доброту, необыкновенное простодушие и природную беспечность.
Обычно летние месяцы это семейство проводило под Москвой, в сельце Жодочах, куда часто наведывался Мерзляков, питавший нежные чувства к А.Ф. Вельяминовой-Зерновой.
И вот в один такой приезд, как рассказывает М.А. Дмитриев, поэт растрогался оказанным ему приемом, стал жаловаться на свое одиночество, а потом вдруг взял мел и на открытом ломберном столе написал сразу почти половину песни.
Но в этой легкости, поспешности таился и недостаток: стихам Мерзлякова порой не хватало мастерской шлифовки.
В то же время как ученый-теоретик, как литературный критик Мерзляков был весьма взыскателен и строг. Движимый любовью к литературе и обладая высоким художественным вкусом, он не боялся высказываться напрямик и не слишком заботился об авторском самолюбии.
Аксаков рассказывает, как однажды на литературном вечере Кокошкин читал свой перевод «Мизантропа», желая, по видимости, услышать замечания. Критика одного из гостей, М.Т. Каченовского, была очень мягкой, умеренной, чего никак нельзя было сказать о высказываниях присутствовавшего на вечере Мерзлякова, который «нападал беспощадно на переводчика». Кокошкин, выведенный из терпения его бесконечными замечаниями, слышавший их не в первый раз, «положил рукопись на стол, очень важно сложил руки и сказал: «Да помилуйте, Алексей Федорович, предоставьте же переводчику пользоваться иногда стихотворной вольностью».
На это Мерзляков возразил, что стихотворная вольность заключается, мол, в том, чтобы писать хорошо. Все присутствующие, услышав столь прямой ответ, одобрительно засмеялись.
Поведение Алексея Федоровича в данном случае дает представление о его характере — горячем, открытом, о его серьезном, глубоком отношении к литературе.
«Но едва ли кто больше Мерзлякова пользовался так называемой стихотворной вольностью, в которой он так резко отказывал Кокошкину, — пишет Аксаков, — особенно в своих переводах Тасса, из которых отрывки он также иногда читывал у Кокошкина... и никто, кроме Каченовского, не делал ему замечаний, да и те были весьма снисходительны».
Заканчивает свой рассказ об этом эпизоде Аксаков такими словами: «Нет, однако, никакого сомнения, что перевод Кокошкина много обязан своим достоинством, правильностью и... чистотою языка строгим замечаниям Мерзлякова».
Далее Аксаков вспоминает, как сам слушал лекцию Мерзлякова, в которой тот анализировал «Дмитрия Донского» В.А. Озерова и вновь высказывал строгие и справедливые замечания. Но слушатели не желали соглашаться с таким разбором трагедии, он им казался пристрастным и даже недоброжелательным. Дело в том, что стихи Озерова после наскучивших трагедий Сумарокова и Княжнина нравились публике и она не желала выслушивать «несправедливые» замечания «ученого педанта». Естественно, что публика была в неистовстве от того, что с кафедры кто-то «смеет называть стихи по большей части дрянными, а всю трагедию — нелепостью...».
Несмотря на многообразие литературной и научной деятельности — поэт, переводчик, профессор — преподаватель русской словесности, ученый-историк, — наиболее заметный след Мерзляков оставил, пожалуй, как автор песен.
Его вместе с композитором и собирателем фольклора Данилой Никитичем Кашиным (позднее Кашин состоял капельмейстером при Большом Петровском театре — А. С.) можно считать родоначальниками жанра русской песни.
«Как поэт он замечателен своими лирическими стихами, особенно русскими песнями, в коих он первый умел быть народным, как Крылов в своих баснях», — писал о нем М.А. Максимович в 1831 году.
На чрезвычайную распространенность мерзляковских песен указывал и Н.А. Полевой в «Московском телеграфе»: «Песни А.Ф. Мерзлякова потому еще более вошли в народный быт, что они извлечены из простонародных песен».
И на самом деле, многие песни Мерзлякова, особенно те, музыка к которым написана Кашиным, прямо восходили к фольклорному тексту, а некоторые даже и начинались точно так же, как народные песни: «Я не думала ни о чем на свете тужить...», «Вылетала бедна пташка на долину...», «Ах, что же ты, голубчик, невесел сидишь...», «Чернобровый, черноглазый...».
Такая близость песен поэта к фольклорным источникам приводила к тому, что они быстро становились известными самым широким слоям городского населения.
Впрочем, та же участь выпала на долю песен, не имевших непосредственной связи с фольклором, например, всем знакомой, упоминавшейся уже «Среди долины ровныя...», а также «Велизария» («Малютка, шлем нося, просил...»).
Песня «Среди долины ровныя...» сочинена была поэтом на уже известную мелодию О. А. Козловского (к стихотворному тексту П.М. Карабанова «Лети к моей любезной...»).
Создание стихотворений «на голос» было довольно частым явлением во второй половине XVIII и в начале XIX века. Ссылки «на голос», то есть на уже существующие мелодии, встречаются при издании песен А.П. Сумарокова, Н.П. Николева, И.И. Дмитриева, псалмов М.В. Ломоносова («Хвалу всевышнему владыке...») и многих других.
Автором музыки другой известной песни Мерзлякова — «Велизарий» был композитор А. Д. Жилин, написавший более двадцати песен и романсов на слова Мерзлякова, Дмитриева, Державина, Хераскова, Жуковского, Нелединского-Мелецкого и других.
