племен, колен и языков, призванных Богом, чтобы сделать нас, говоря словами Книги Откровение, 'царственным священством Бога'[85]».
Признать и принять такое будущее само по себе нелегко. Однако этот его аспект нам известен и, в значительной степени, уже является реальностью. Я же думаю, что, по аналогии с тем, что произошло в эпизоде с путешествием в Эммаус, в будущем христиан и северного, и южного полушария ожидают и другие сюрпризы, которые сейчас невозможно ни предсказать, ни представить. Это трудно принять — хотя бы потому, что в атмосфере культуры, автоматически предполагающей, что все на свете можно измерить и проанализировать, нам становится неуютно при мысли о надвигающемся будущем, которое никак нельзя предсказать. Но если то новое, что сделал Бог в Эммаусе, заложило фундамент для взрыва, разрушившего привычные категории мышления и практики, и если нечто подобное уже не раз повторялось в истории христианской церкви, то, пожалуй, нам тоже следует подготовиться к потрясению от Божьей новизны, выходящей за рамки всего прошлого опыта. Божье будущее не поддается прогнозам на основании существующих тенденций или данных; оно само откроет нам новые горизонты по мере роста и расширения Божьего царства на земле. Даже сейчас, когда я пишу эти слова, у меня возникает искушение попробовать предсказать, какую форму примет это будущее. Однако мудрость — вместе со всеми уроками, которые мы извлекли из нашего библейского отрывка, — подсказывает мне, что нам нужно просто ждать, спокойно доверяя Божьей новизне и веря, что когда она появится, в ней отразится слава Того, Кто воскрешает мертвых и творит все новое. В одномерном мире перспектива Божьего будущего предлагает нашему неспокойному веку реальную возможность новой надежды в смутное время неопределенности.
Эпилог
Как?то раз летним воскресным утром в Париже 1950–х годов проповедник, приехавший из США, завершив проповедь в американской церкви на набережной д'Орсе, стоял у двери, пожимая руки выходящим из церкви прихожанам. Ему было грустно, так как, по сравнению с предыдущими неделями, народу на этот раз пришло гораздо меньше. Причина тому была очевидной и довольно безрадостной: в предыдущие воскресенья на церковном органе играл великий Марсель Дюпре, и многие французы, несколько раз приходившие его послушать, теперь просто не пришли.
Однако пока прихожане один за другим выходили на крыльцо, к проповеднику подошел мужчина весьма необычного вида и, тепло пожав ему руку, сказал: «Спасибо вам, господин пастор, спасибо за сегодняшнюю службу». Когда священник спросил, как его зовут, тот неожиданно ответил: «Меня зовут Альбер Камю. Я прихожу уже четвертое воскресенье, и сегодня мне впервые удалось найти свободное место». А затем добавил несколько слов, из?за которых вся жалость к себе, которую пастор чувствовал, спускаясь со ступенек кафедры, тут же улетучилась: «До сих пор я приходил слушать Марселя Дюпре, а сегодня пришел послушать вас. Может, вы завтра со мной пообедаете?»
Это первое знакомство американского пастора–протестанта Ховарда Маммы с великим французским писателем Альбером Камю (с которым мы уже познакомились, когда читали «послание» с дороги в Эммаус в конце первой главы) переросло в близкую дружбу и глубокий и интересный диалог, во многом перекликающийся с темами, затронутыми в этой книге[86]. Они действительно встретились на следующий день за обедом, и Камю сразу же перешел к делу, сказав, что начал приходить в церковь только для того, чтобы послушать музыку, но ощутил в себе иное, куда более глубокое стремление: «Я ищу что?то такое, чего у меня нет, и чему я, пожалуй, вряд ли смогу дать определение». Так началась удивительная дружба, продолжавшаяся много лет, и разговоры, отличавшиеся предельной честностью, открытостью и увлеченностью. Постепенно Мамма оказался втянутым в диалог и с такими людьми, как Жан–Поль Сартр и Симона де Бовуар, горячо споря с ними о смысле человеческой жизни. Этот священник–христианин не мог и предположить, что станет собеседником ведущих французских гуманистов, исполняя одну из самых трогательных просьб самого Камю: «Не иди впереди меня — возможно, я не пойду за тобой. Не иди позади меня — возможно, я не поведу тебя. Иди рядом со мной и будь мне просто другом».
Отрывки из книг Камю, процитированные мною ранее, показывают, насколько ясно и честно он видел и анализировал состояние современного человека. Неспособность христианства дать адекватную теодицею перед лицом неизмеримого человеческого страдания; человеческая тоска по смыслу жизни, превосходящему чисто материальное, физическое существование; и решимость продолжать жить для других, несмотря на абсурдность существования в пустом, безмолвном космосе — эти темы проходили через все творчество Камю и постоянно возникали в его разговорах с американским священником. Однажды Камю сказал своему другу: «Лишиться жизни — это ерунда; но лишиться смысла жизни, видеть, как исчезает разумность — просто невыносимо». В ответ Мамма сказал, что в Библии есть отрывки, тесно перекликающиеся с мучительными вопросами Камю, и их совместное «изучение Библии в свободном разговоре», по всей видимости, возродило в писателе новое ощущение надежды. Более того, Мамма рассказывает, что однажды Камю ошарашил его просьбой о водном крещении, добавив: «Я хочу этого. Я хочу посвятить этому свою жизнь».
И вот тут Ховард Мамма принял роковое решение. Ощущая определенную неловкость от перспективы заново крестить католика и не желая совершать таинство крещения в чисто приватной церемонии, он сказал, что крестит Камю лишь в том случае, если тот согласится сделать это публично, одновременно объявив себя членом церкви. Камю тут же взял свою просьбу назад и, не скрывая разочарования, решительно заявил: «Я не могу принадлежать ни к какой церкви». Отсюда напрашивается неизбежный вывод: на пути человека, искавшего Христа, была воздвигнута церковная преграда, которую он просто не смог преодолеть. Вскоре после этого, когда Мамма возвращался из Парижа в Штаты, Камю проводил его в аэропорт и на прощание сказал: «Друг мой,
Какое значение имеет эта удивительная история в свете наших размышлений о дороге в Эммаус?
• Во–первых, здесь мы видим пример диалога, который так нужен нам во времена неоднозначных ответов и неопределенности. Ховард Мамма был готов стать для французского философа настоящим другом, просто слушать его и с уважением относиться к его глубоким и непростым вопросам.
• Во–вторых, это прекрасный пример того, как в мире действует Божья благодать, пробуждая в людях духовный голод, ту самую «жажду», о которой писал Кьеркегор. Я не хочу противоречить тому, что сам написал в конце последней главы, — что нам надо «ждать, спокойно доверяя» Богу свое будущее. Однако мне кажется, что, когда это будущее откроется, мы будем просто изумлены, увидев, насколько ограниченным было наше представление о масштабах Христовой благодати, действующей в мире.
• В–третьих, все это порождает трудные вопросы относительно того, какую форму примет в будущем Церковь. Позднее Ховард Мамма долго мучился, раздумывая о своей реакции на просьбу Камю о крещении. Разве в действительности Камю не был ближе к Христу, чем большинство прихожан, формально принадлежавших к церкви, но совершенно незнакомых с духовным и интеллектуальным смятением тех, кто честно и всерьез ищет Бога? Если я прав и эта история действительно является примером того, как Бог будет удивлять нас в будущем, то как нам заново переосмыслить и перестроить христианское сообщество, чтобы оно перестало быть препятствием для людей, ищущих истину? Какой должна быть Церковь, чтобы взращивать настоящих, бескомпромиссных последователей Христа, одновременно оставаясь открытой и готовой радостно принимать свидетельства Божьего откровения из неожиданных мест, где люди, утратив надежду и воззвав к Небесам о помощи, вдруг встретили на пути Незнакомца, Который подошел к ним и воспламенил их сердца?
Мне кажется, именно на такие вопросы нам с вами придется ответить в свете нового Божьего будущего, которое ждет нас в ближайшем столетии.
