Потягиваясь, Дима встал на досках и сверху сказал слушателям:
— Во как раньше любили, какие страсти были! — Глянул на часы. — Так, нету Иваныча. Сами к нему проедем в штаб.— И небрежно объявил, увидев выглянувшего из вагончика сторожа: — Мы тут проверяли вас на вшивость. Он будет доволен.
Лицо охранника радостно расцвело, все веснушки мгновенно проступили, как загораются люстры театра по окончании спектакля. Но тут же недоверие затмило его лицо, и он пробормотал:
— Я ничего не знаю.— И хотел было снова уйти.
— Стоп! — Дима властным окриком остановил сторожа. — По той причине, что участок отныне отдан Николаю Петровичу, вот этому, дом принадлежит ему. Передашь, если мы случайно с Туевым сегодня не увидимся? Запомнил?
— А платить он же будет? — ухмыльнулся Зуб, который всё стоял неподалёку, бомж несчастный. — Петрович, а мне зажилили червонец, а я доски эти складывал. Знаешь, какие тяжёлые.
Дима не отвлекался, смотрел на сторожа в милицейских штанах.
— Платить за всё будет Туев. А дом и земля подарены Николаю Петровичу. Потому что он, Николай Петрович, одним своим словом обеспечит победу Туеву на выборах. Как — это его проблемы.
Рабочие хмуро издалека слушали разговор. Они уже пообедали, бросили комки недоеденного хлеба птицам на тропинку, возле золотых, как бы дымящихся верб.
— Ну их в манду,— сказал старший в жёлтой штормовке. — То ли правда на выдержку пытают, то ли из милиции. Но мы люди маленькие, пошли вкалывать.
— За рассказ спасибо,— сказал невзрачный парнишка, давно уже отбросивший в сторону палку.— Во была жизнь!..—Он вздохнул и побрёл за бригадиром.
Парень с выдергой, расслабленно глядя на мокрую землю, заключил:
— Жалко, Андропов не дожил... он бы навёл порядок... и чуркам бы власть не отдал в русских городах...
Вечерело. По лесу шли красивые девочки с огромными овчарками. Старик проплёлся с мешком за спиной — там звякали бутылки. По небу проплыл, треща лопастями, как огромный дрозд, зелёный вертолёт. Туева не было. И, наверное, уже не будет.
— Поехали... — кивнул Дима.
И когда мы уже катили по шоссе в гору, в город, он сказал:
— Ему, конечно, доложат. Да я думаю, и по звонку со студии он догадался... и был бы дурак, если бы тут появился. Но возможен шантаж со стороны его людей... Если что — сразу мне звоните. А завтра мы что-нибудь придумаем.
— Не надо!..— простонал я. — Я ничего больше не хочу!.. Я тебя умоляю, Дима,— забыли. Ну их всех к чёртовой матери!...
Саврасов пожал плечами, молча довёз меня до дому и уехал.
И снова жена сама открыла мне дверь, услышав, как лифт остановился на нашем этаже. Я через порог закричал:
— А если хулиганы? Почему отпираешь?
— Я же тебя увидела в окно сверху.
— Больше не отпирай. Слышишь?..
И тут же позвонил телефон. Он у нас стоит в прихожей. Жена сняла трубку:
— Алло?.. — послушала и протянула мне. — Говорит, передай мужу.
Начинается.
— Алло? — напряжённым голосом отозвался я. — Что вам угодно?
— Мне угодно...— в трубке зашелестел сиплый мужской голос,— если ты такой шибко умный... если не хочешь, чтобы тебе шею свернули, как цыплёнку... Володьку больше не трогай...— Какого-то «Володьку» приплели. Это, наверное, чтобы зашифровать угрозу, если я умудрюсь записать разговор на магнитофон. Но у меня нет магнитофона. — Ты понял? Нет, ты понял?!. Ну и что, что он твою Таньку повёз в Канск... дело молодое. .. Он, может, на ней женится...
Постепенно до меня дошло, что всё же звонят не мне. Я положил трубку.
— Что?!— встревоженно спросила жена. — Стал прямо белый.
— Да нет... ошиблись...— Надо бы куда-то деться от её вопрошающих глаз. Постоял перед туалетом, зашёл в ванную. — Я голову вымою. В лесу так хорошо...
— Давай я тебе помогу... как ты с одной рукой?
— Ах, да.
Жена помогла мне снять рубашку, майку, я нагнулся над ванной, и она начала мне мылить волосы и полоскать под горячей острой струёй. И снова я будто в детство вернулся—точно так же мама меня, помнится, мыла, трепала по башке, шутливо за ухо дёргала... Попросить Галю, чтобы и она меня за ухо дёрнула? Подумает, совсем спятил. Господи, как быстро жизнь уходит... Ночью обещают плюс девять. К утру узкий фиолетовый сугроб на моём огороде исчезнет...
Надо садиться за статью — о меняющемся говоре ангарцев. Утром у меня нет лекции, вот и примусь за работу...
5.
Но на рассвете в квартиру ворвался мой лохматый Бетховен, совершенно не имеющий музыкального слуха,— Дима Саврасов. С порога диковато пропел:
— Он сказа-ал: «Пое-ехали!..» — Что-то ему вспомнилась песня про Гагарина.— «Вы знаете, каким он парнем был?». Это я про Туева.— И уже полушёпотом.— Сейчас едем в логово врага. Я уже позвонил. Он ждёт. Я сказал: мы хотим поговорить о будущем нашей области.
С его помощью, с трудом, я натянул глаженую рубашку, вдел левую руку в рукав куртки, правая под полою повисла на марлевой перевязи.
— Главное — улыбаться и молчать. Когда человек не говорит, значительно улыбается, собеседнику страшно. Я-то про него узнал всё! Старую дачу на полустанке Таёжный они переписали на тётю, другую — на Бирюсе — продали. Имеется две машины: «Volvo» записана на жену, южнокорейская «Sonata» — на шестнадцатилетнего сына. Но даже если!.. Он уже понял, что мы его поймали. Не кретин же! Едем!
«Зачем мне всё это?..» — морщась от боли в руке, думал я, садясь рядом с Димой в его пропылённую «Ниву». Но он так яростно убеждал, он кричал по дороге:
— Чёрт возьми, вы можете не брать этот дом!.. Так отдайте его своему институту… там можно проводить семинары. А?
И в самом деле, подумал я. В лесу, на воздухе, говорить о здоровье нации, о духовности куда более пристало, чем в бетонном каземате с тусклыми старыми окнами, где белая краска на рамах горбами и облупилась, как береста на весенних берёзах. А то, что я услышал про две машины Туева и про две… даже три дачи, вновь тоской и ненавистью переполнило душу. Вот они, политики, воры эпохи! Как это у Даля? «Доворуешься до кобылы». «Люди воруют, да нам не велят». Точно!
— Вы слышите, шеф?..— донеслось до меня.
Вдруг я обиделся, в ответ яростно замычал:
— Не смейте меня так называть! Это они — шефы! Профи! Мафи!
— Николай Петрович, да что с вами? Подъезжаем. По опросам социологов он в этом туре может победить… Значит, любая неприятность ему сейчас — нож к горлу!
