Я сказала это просто так, чтобы он не подумал, будто я вешаюсь ему на шею, пользуясь его безвыходным положением. В тот момент я совершенно не думала про Костю. А сказав, так и обмерла — а как же Костя? Ведь он уже родителям своим написал. И кольца купил…
— Разумеется, — рассеянно сказал Гриша, — ты совершенно свободна…
На следующий день мы пошли подавать заявление. Объяснили ситуацию, попросили, чтобы все сделали побыстрее. Нам посочувствовали и пошли навстречу. Через три дня расписали, а через неделю оформили все документы на удочерение.
В промежутке между этими событиями мне удалось встретиться с Костей. До этого мы с ним дней десять не виделись, он сразу потащил меня в общежитие, в мгновение ока выгнал злополучного Генку и велел до вечера не приходить. Тот, ропща и стеная, собрал свои бумажки и отправился в библиотеку. А Костя обхватил меня обеими руками, вжал, вдавил в себя так, что я почувствовала его тело не только кожей, но и всей плотью, костями, внутренностями.
— Ну когда, когда все это кончится? — жарко задышал он мне в ухо. — Я не могу больше без тебя, Светка, не могу без тебя!..
Я поспешно скинула с себя все и любила его с такой тоской и с такой жадностью, точно это было последний раз в жизни.
В общем, так оно и оказалось…
А когда он, всхлипнув, глубоко вздохнул, захлебнулся и обмяк, навалившись на меня, я осторожно высвободилась, оторвалась от него, села рядом, обхватив колени руками, и смотрела на него долго-долго. Прощаясь и запоминая…
Он открыл глаза и снова потянулся ко мне.
— Костя, — сказала я, отстраняясь, — Костя, я должна тебе сказать… Я вышла замуж.
— Уже? — беззаботно улыбнулся он. — За кого, если не секрет?
— За Гришу, — сказала я.
Улыбка стекла с его лица не сразу. Губы еще сохраняли форму улыбки, а глаза вдруг остекленели.
— Так это правда? — спросил он.
Я кивнула.
— Зачем? — спросил он.
Я объяснила.
— Но ты же не любишь его?! — воскликнул он то ли с надеждой, то ли с укором.
— Я тебя люблю, — хмуро сказала я.
— Но зачем? Зачем? — никак не мог понять он.
Я объяснила еще раз.
— Ты святая женщина, — с ужасом сказал он.
Мне стало неловко.
— Ну, вот еще… — сказала я. — Это ведь совсем ничего не означает. Так, пустая формальность… Я Грише сказала про тебя. Он не возражает. Мы можем по-прежнему встречаться… Когда он уезжает в командировки. Он очень часто уезжает! И квартира свободна. Представляешь, как хорошо! И так можем… Где-нибудь…
Я быстро-быстро говорила все это и почти верила тогда, что говорю правду. “А что особенного? — думала я. — Ничего особенного. Штамп в паспорте. Всего и делов…”
Костя смотрел на меня и молчал. А я все говорила и говорила.
— Ведь ничего же не изменилось, — говорила я. — В конце концов я и развестись могу, когда Милочка подрастет. Тогда Гришка с ней и сам управится. (“Фигушки! — подумала я, — Гришке я ее не оставлю! Я теперь ей законная мать, и права у нас одинаковые…”) — И буду я свободная женщина, и если я к тому времени еще не надоем тебе…
Но тут я увидела его глаза и осеклась.
— Светка, — шершавым голосом сказал он. — Ты не представляешь, что ты значила для меня, Светка! Я даже не знал, что так бывает… А ты… Как ты могла?
— А что? — все еще хорохорясь, передернула я плечами. — Что я такого сделала? Подумаешь, трагедия! Гос-с-споди!..
— Да, — сказал он. — Конечно. Ты абсолютно права. Было бы о чем говорить…
Он встал с постели и начал медленно одеваться. Натянул брюки. Застегнул молнию. Надел рубашку… Лицо его было совершенно невыразительным. Он не смотрел на меня.
И тогда мне вдруг стало страшно. Я таким его еще никогда не видела.
— Костя, — прошептала я, — ты же ничего не понял, Костя… Я никогда не смогу объяснить тебе все…
Он застегнул рубашку. Снял со стула свитер.
— Костя-я! — завизжала я и кинулась к нему, повисла на шее, голая, растрепанная. — Костя, ты ничего не понимаешь! Я люблю тебя, ну посмотри же на меня, посмотри! Почему ты отворачиваешься? Ты же видишь, я люблю тебя! Я люблю тебя, Костя! Костя!
— Пусти, — сказал он, стряхивая мои руки со своих плеч, и посмотрел на меня холодно и брезгливо. — Оденься. Скоро Генка придет.
— Ну и ладно, — пустым голосом сказала я, — ну и ладно. Тем лучше. Я даже очень рада. Ха! Ха! Ха!
Я одним движением вползла в платье, впрыгнула в сапоги, набросила шубу, сгребла в охапку то, что осталось, — трусы, колготки и прочее. Так я и бежала по городу — в распахнутой шубе, с голыми коленками, прижимая к груди скомканное свое бельишко, и слезы замерзали у меня на щеках.
Гришка даже ничего не заметил. Он так обрадовался, когда увидел меня.
— Света! Наконец-то… Я уже не знаю, что делать. У Милочки сыпь какая-то…
Мои слезы мгновенно высохли.
— Скорую, — сказала я, — быстро!..
Он винтом — к телефону. А я вымыла руки, переменила Милочке пеленки, сунула градусник. Температура была повышенной, но не сильно. Ярко-красная сыпь обильно покрывала лицо, спинку, живот. Милочка беспокоилась, сучила ручками и ножками, плакала. Я решила, что лучше не заворачивать ее пока. Пусть тельце подышит.
Вернулся Гриша.
— Она не замерзнет? — забеспокоился он.
- Нет… Не должна. У нас больше двадцати градусов.
— Что же это может быть? — сходил он с ума. — Инфекция?
— Ну откуда инфекция, что ты, Гриша? — успокаивала я его. — Может быть, аллергия?
— Аллергия? Ты уверена?
— Не знаю, Гриша… Мне кажется, да.
Мы перебрасывались с ним короткими фразами, стоя по обеим сторонам Милочкиной кровати и не сводя с нее глаз. Она барахталась, задирала ножки и пускала пузыри.
Пришла врачиха, пожилая, грубоватая. Неодобрительно покосилась на меня. Я сразу же почувствовала, как сильно у меня растрепаны волосы и как вульгарно накрашены глаза.
Она осмотрела Милочку, бесцеремонно ворочая ее за ножки. У меня прямо сердце обрывалось, когда я видела. как небрежно обращается она с этим хрупким тельцем. Она покачала головой. Я затаила дыхание.
— Чем пеленки стираете? — подозрительно спросила она.
— Мылом, — поспешно ответила я. — Мылом. Детским.
Она кивнула.
— Так. А кормите чем?
Я сказала, чем.
— Грудью надо кормить, мамаша, сердито сказала она. — Грудью! И больше ничем. Такому ребенку
