Я оставляла свои лирические записи везде, где меня настигало чувство острейшей потребности написать о переполнявшей меня стихии. Но всегда слова были скучными и банальными: милый, любимый... Ничего необычного я не могла изобрести и пользовалась затёртой монетой. А обрывки листков в клеточку с затёртыми словами можно сравнить с менструацией, впервые появившейся у девочки, когда она в растерянности и не знает, как с этим бороться. То ли надо пальчиком заткнуть отверстие, то ли ещё чем. Ах, да! Девчонки говорили, что нужно вату подкладывать...
Так вот, когда мама находила мои бумажки, она их пыталась прочесть, но кроме затёртых слов там ничего не было. И мама злилась:
- Ты что за дура такая? Ты когда будешь об уроках думать, а не глупости тут всякие писать. Ты что, замуж собралась? Ну, какую бумажку ни возьму, из неё так и свисают эти твои «милые» и «любимые». Вот нахватаешь двоек, я тебе покажу любовь!..
Она ругалась оттого, что у самой уже давно любовь прошла. И поэтому, хоть и желала мне лучшей доли, но не верила, что может быть лучше, чем есть на самом деле. А я сочиняла свою сказку. И совсем не про принца, а про Сергея...
Это была платоническая любовь. Никогда-никогда я не решилась поднять на него свои глаза. Может, он был нерусским, раз приезжал из Ашхабада? Метис какой-нибудь. Тогда девушки умирали за брюнетами. Может, и его мама тоже вышла за туркмена. Не знаю. Я его созерцала внутри себя. И там он был таким, какой мне был нужен...
Думаю, что Сергей не обращал на меня внимания никак. Что я собой представляла в тринадцать- четырнадцать лет? Гадкий утёнок с мальчишескими привычками лазать по горам и деревьям, бродить босиком по лужам после дождя и кидать с палки глиняные «шморгалки». Берёшь небольшую, но крепкую палочку, насаживаешь на конец глиняный шарик, слепленный из влажной глины, и со всего маху «шморгаешь» – кидаешь как можно дальше. Конечно, дальше Миколы я шморгнуть не могла, а вот дальше брата Витеньки точно кидала. И даже дальше Вальки и Толика, сельских моих родственников.
Так что я была гадкий утёнок с замашками пацанки. Разве же он мог на меня обращать внимание?
Но я любила... Это совсем не Лисицкие, каких я отдала просто так, это не пустой Вовка, это даже не красавчик Женечка.
Сергей взрослый парень. Но какой!.. О таком можно только мечтать. И долгие годы я думала о нём. Завела дневник. Особую, только для разговоров с ним, тетрадь. Писала ему письма, но не отсылала. Закрывалась одна в комнате и читала стихи... Не свои, чужие, но только про любовь...
Или такое:
А камень тот лежал в огороде на меже. И был он загадкой. Откуда такой огромный он тут взялся? Кто такое мог поднять, чтобы его сюда как-то притащить. Камень имел форму колеса, даже шестерёнки. Был он в пол моего роста. Кажется, это жернов с мельницы. Но никто никогда мне так и не ответил, откуда он взялся на меже в огороде. Неразгаданная тайна дедовского подворья. Голыми руками такую махину не поднимешь.
Конечно, на камне писать я не умела. Надо было чем-то выцарапать. Но как это можно сделать, я не знала. Да и к камню, ближе, чем за десять метров я почему-то так ни разу и не подошла. Наверное, он отталкивал...
Я читала роман Некрасова и Панаевой «Мёртвое озеро» и думала, что это про мою любовь с Сергеем. Я так и не решилась отослать ему ни одного своего письма. Хотя адрес его раздобыла. Они к тому времени переехали в Люберцы на улицу Шевлякова.
И всю жизнь я вспоминала его. И вспоминаю до сих пор. Как безвозвратно утерянное. Как тропинку, по которой я не посмела пойти...
Но кто знает? Жизнь уже не раз мне доказывала, что иду я своим единственно верным путём. Что всё мне даденное – моё, от Бога.
Но всё чаще и чаще приходит мысль, что моё огромное одиночество в этой жизни – это отмщение за преданную первую любовь. За то, что так и не посмела дать о себе знать ему, моему любимому, Сергею...
Правда, это только образ, который я взлелеяла в своём сердце. Ведь я ни разу не посмела взглянуть на него, поэтому и не могу даже представить себе его лица. Слышала его голос. Он пел тогда модную песенку про пингвинов. Видела издали, как ловко он нырял, плавал. Это был городской парень, модный и с хорошим интеллектом. И ни одного ему подобного я в то время не встретила. Даже если чего-то у него не было, я это сама домысливала. Так что это только идеал был, и любовь тоже была платонической.
Я так и осталась бы со своей нерешительностью, если бы тогда, на тихом сельском погосте, не встретила его мать, и она не задала бы мне вопрос прямо и в лоб: «Зачем ты пошла замуж за чужого?». И я начала её расспрашивать о Сергее: где он, как он? Что-то я узнала. Увы, он женился. Жену зовут Ириной. А вот Женька был и в тридцать лет не женат. И когда мать их так меня спросила и сказала, что ведь есть и свои кавалеры, то, скорее, она о Женьке и думала... А я пристрастно расспрашивала о Сергее...
Она задавала мне вопросы, где я училась, какая у меня профессия. И сказала, что напрасно я так далеко уехала – аж, в самую Алма-Ату. А потом сказала, очень эмоционально:
– Разве же можно забыть эти травы, что здесь растут? Это же травы нашего детства! У них и запах свой и красота своя. Я сплю и вижу их во сне...
За–кладбищенской–оградой–среди–вязелей–и–дрока–тихой–песнею–цикада–отмеряет–жизни– сроки...
А теперь, много лет спустя, эти травы я вижу перед собой и понимаю, что травы детства – наши земные прописи. По ним мы учимся писать и читать книгу родной земли. Мы пишем эту книгу в себе, в своём сердце, в душе...
Не хочется патетики, но как передать трепет синей бабки на ветру. Надо объяснить, что бабка – это не бабка, а трава такая, шалфей. И синяя бабка – не посиневшая от холода баба, а удивительно глубокого синего цвета цветок на взгорке. Его соцветие похоже на распахнувшую свои крылышки бабочку. А когда по косогору дунет ветер и трава волнами всколыхнётся, то над этими волнами взлетают, вспархивают, но не улетают множество бабочек-бабок, словно земля синие глазки свои показывает...
...Аниретаке оказалась и решительней, и более ответственной. Она встретила своего Йегреса и решила, что только ему она может довериться, только с ним она свяжет свою жизнь. Пять миллионов лет назад Аниретаке знала, что надо делать...
Я же предала свою любовь. До первого случившегося мужа... Должна была помочь кому-то, в
