Хорошо, если в семье была бабушка или взрослые дочери, которые могли помочь. А семьи на селе большие: в каждой пятеро, а то и шестеро детей. Редко двое-трое.
Летом на плечи женщин ложилась еще и заготовка сена, а это несколько сотен пудов. Мужчины, занятые на рыбном промысле, могли уделять время сенокосу лишь урывками, по несколько дней, в лучшем случае полторы — две недели. Вот потому-то женщины, совершив утренний 'обряд' и наскоро позавтракав, захватив с собой косы или грабли, еду, вместе с детьми спешили на пожни за 5-10 километров. Если бабушка или добрая соседка не имели возможности вечером подоить коров, покормить и прибрать малых детей, присмотреть за ними (детских яслей и садов не было), значит, после тяжелой дневной работы снова они отшагивали эти километры. На завтра, и послезавтра, и каждый день все повторялось. Не зря сенокос звали страдой. И как тут не вспомнить Н. А. Некрасова: 'В полном разгаре страда деревенская, доля ты русская, долюшка женская, вряд ли труднее сыскать'. Ни о каких декретных отпусках по беременности и родам тогда даже не слыхали. Работали до последнего дня. Не случайно одна женщина родила ребенка, на бору, возвращаясь домой. Так парня и прозвали 'боровиком'.
Хорошо помню, как страдали мы с матерью. Здоровье у нее было неважное. Дома оставалась бабушка, мать отца, поэтому мы часто, даже на ближних пожнях, ночевали в лесу, чтобы не тратить силы и время на дорогу туда и обратно. При хорошей погоде днем гребли кошенину, а поздно вечером и рано утром по росе, когда трава более мягкая, косили. Чтобы не носить косы домой и обратно, рано, в 13 лет, я научился сам их точить.
А произошло это так. Летом в деревне из мужчин оставались почти одни старики. К ним каждое утро выстраивались очереди из женщин и детей с косами на заточку. Иногда на это уходили часы. Однажды получилось, что к старику В. И. Коже-вину я оказался последним с двумя нашими косами-горбушами, у нас все пользовались только такими. Он и говорит: 'Давай-ка ты, паренек, сам поточи свои косы, а я тебе подскажу и научу. У меня уже пальцы до крови проточились, да и вижу я неважно. Я покручу точило, а ты точи'. Мне, конечно, было очень неудобно и стыдно, что он, старик, крутит точило, а я, парнишка, точу косу. Он подсказьшал, как правильно ее держать, чтобы и наточилась хорошо, и не сорвалась с точила, и не порезала мне руку. В конце точки он проверил мою работу и похвалил меня.
Дома мама спросила меня, кто мне точил косы. Я сказал, что точил Василий Иванович. На пожне во время работы я спросил, какова коса, хорошо ли косит. Она ответила, что поточена коса хорошо и косить легко. Только тогда я сказал маме, что косы точил я, а не Василий Иванович, и рассказал ей, как было дело. После этого косы точил я сам, не надо было стоять в очереди к точильщику. А чтобы не носить их для точки домой, точило установили в лодке, на которой мы заезжали на сенокос.
Бывали в эти годы такие мокрые лета, что сенокос продолжался и в сентябре, как говорили, до 'белых мух'. Зато при хорошем лете страда заканчивалась раньше, и тогда женщины вместе с детьми осуществляли массовые выезды на лодках в бор за Городецкое озеро, набирая там целые корзины вороники и брусники. А в Ильин день, 2 августа, отправлялись за морошкой на болота в направлении Пылемца. Вороники собирали много, засыпали на зиму целые бочки, и особенно вкусной она становилась после первых инеев. Голубику собирали дети, так как она созревала раньше и в большом количестве росла на Малом бору, в полутора — двух километрах от села. Сбором грибов тоже преимущественно занимались дети. Ягоды и грибы в пище пустозерцев играли довольно заметную роль, главным образом, летом, осенью и в первую половину зимы. Смородина, особенно красная, спросом не пользовалась, наверное из-за того, что требовала много сахара.
Огородничеством пустозерцы не занимались, картофель, морковь, какие-либо другие овощные культуры ни в двадцатые, ни в начале тридцатых годов не выращивали. Но вкус картофеля все-таки знали. Его привозили осенью в лодках из Тельвиски, с центральных складов кооператива 'Рыбак'. Покупали по мешку и наши родители. Ели картофель нарезанный ломтиками и поджаренным в молоке, как деликатес.
Наши пустозерские женщины были великие труженицы, заботливые матери, истинные хранительницы семьи. Именно благодаря им мы смогли преодолеть многие невзгоды тех лет, в том числе и лихое бесхлебье 1920 и 1921 годов и тяжелую весну 1933 года.
Пустозерцы умели работать, умели и отдыхать, веселиться. Любили собираться за селом на лугу весной, когда он освобождался от снега. В воскресенье и другие праздничные дни в хорошую погоду здесь сходились горожане. Веселье заводила молодежь, она начинала хороводы, пляски, песни. Непременно играли в лапту. Нас, малышей, взрослые в свою компанию не принимали, и мы в стороне организовывали свою лапту и другие игры. И парни, и девушки одевались нарядно. Приходили посмотреть гуляние многие взрослые, даже пожилые люди. Наверное, они вспоминали свою молодость и потому горячо сопереживали успехам и неудачам участников всех мероприятий. И опять не припомню, чтобы на эти игры-веселья приходили пьяными и устраивали скандал. Все старались показать на людях свои лучшие качества.
Но это вовсе не значит, что наши городецкие мужики и бабы никогда не выпивали. В дни религиозных праздников и советских торжеств 7 ноября и 1 мая, когда проходили демонстрации и митинги, концерты художественной самодеятельности, танцы, в домах устраивались праздничные застолья. На Рождество, Пасху и другие большие праздники, вероятно, в большинстве домов стояли логуны — бачки с пивом или брагой. Возвратившихся с промысла рыбаков встречали тоже пивом. Это был главный напиток, поднимавший настроение и на юбилеях, и на свадьбах.
А сколько песен я слышал на таких семейных торжествах, где запевали женщины. Кстати, ни пиво, ни вино, ни тем более водку, они не пили. Их главным напитком был чай. Пение женщин усердно поддерживали и подвыпившие мужчины. Звучали тогда 'Златые горы', 'Хаз-Булат', 'Тройка', 'Степь', 'Славное море, священный Байкал', 'Ермак', пели и про Стеньку Разина, и 'Окрасился месяц багрянцем' и еще много, много других. А вот своих гармонистов в Пустозерске не было. Выручали с музыкой устьяне.
Один из видов мужского досуга — игра в городки или в рюхи. Играли вполне зрелые мужики, по 30–40 лет. Было очень смешно, когда проигравшие возили на своих спинах победителей. Ребята заводили свои игры: бач, гонять попа, в бабки (оленьи суставы), 10 палочек и др. В масленицу взрослые устраивали в центре села на высоких столбах горку с длинным скатом и ледяным рвом, с которой катались не только дети, но и молодые парни и девушки парами. В масленицу разъезжали по деревне на лошадях, иногда на тройках. Даже устьяне приезжали в Городок на эти катания.
У нас, ребят, с наступлением весны и прилетом птиц, появлялось еще одно занятие — сбор яиц крачек на старом городище за Никольской речкой и у Гнилки. Там каждую весну обитала большая колония крачек, которых у нас называли чираки, вероятно от их крика: 'чир-чир-чир'. Свои серые, под цвет песка, яйца они откладывали прямо на песок. Яйца мы собирали не ради озорства — они шли в пищу. Из них родители варили яичницу, ведь кур в Пустозерске никто не разводил, кроме одной семьи и то, наверное, не более двух-трех лет.
Мы подкрадывались, и выскочив из-за укрытия, вооружившись длинными палками или вицами, бежали туда, откуда взлетали крачки, завидев нашу шумную компанию. Они отважно защищали свои гнезда, пикируя на нас, а мы искали их яйца, размахивая над головой палками. За весну эти набеги мы совершали неоднократно, яйца собирали десятками, сотнями. Вероятно, поэтому к концу 30-х годов наша колония крачек исчезла.
И еще одно занятие было у нас по весне, которое по нынешним меркам достойно осуждения, но тогда времена были голодные, и оно очень пополняло наш скудный сельский рацион. Я имею в виду охоту на пуночек, перелётных птичек семейства воробьиных, называемых по научному снежный подорожник. В апреле-мае, в зависимости от сроков наступления тепла, они тысячами слетались в заполярные деревни, на пути из мест зимовок в степной и лесостепной зонах к местам гнездования — в тундры и на острова Северного Ледовитого океана. Они очень похожи на воробьев, весят около 30 г, длиной 15–20 см. Пуночки, особенно самцы, в весеннем 'кавалерском' брачном оперении очень красивы.
Но для нас важнее было то, что они жирные и очень вкусные, особенно жареные, и с их прилетом начиналась сумасшедшая жизнь. Мы все мастерили плашки — ловушки нитяные и деревянные, с силышком из конских волос, поэтому хвосты у всех лошадей тогда становились реже и короче. Мы устраивали талины — расчищали от снега холмы, где росла сорная трава мокрица, в которой было много семечек, подсыпали овес и крупу, сенную труху, чтобы привлечь на талины нашу 'дичь'.
Вставали мы в три-четыре часа утра и бежали к талинам, очищали их от снега, настораживали и поправляли ловушки. Охота на пуночек — очень осторожная охота, и караулить ловушки нужно совершенно
