Медленная жизнь

— Похоже, я начинаю куда-то двигаться, — объявила она. И рассмеялась.

— О’Брайен, — осторожно начал Алан, — почему ты смеешься?

— Потому что никуда я не двигаюсь. Только вращаюсь и вращаюсь по окружности. Причем очень медленно. И кислорода у меня осталось…

Она проверила приборы;

— …на двадцать часов. И никто меня не спасет. Я умру. Но если не считать этого, я делаю огромные успехи.

— О’Брайен, ты…

— Я в порядке, Алан. Немного измучена. Может, чересчур эмоциональна и от этого откровенна. Но, учитывая обстоятельства, думаю, это позволено?

— Лиззи, священник на Связи. Отец Лаферье. Архиепископ Монреальский договорился с ним.

— Монреаль? Почему Монреаль? Нет, не объясняй: очередной политический ход НАФТАСА, так?

— Видишь ли, мой шурин тоже католик, вот я и спросил его, к кому лучше обратиться.

Лиззи чуть помедлила.

— Прости, Алан. Не знаю, что на меня нашло.

— На тебя столько всего свалилось… ладно, слушай.

— Здравствуйте, мисс О’Брайен, я отец Лаферье. Связался со здешним начальством, и оно пообещало, что мы поговорим конфиденциально и никто не будет записывать беседу. Так что если хотите исповедаться, я готов.

Лиззи проверила спецификации и переключилась на частный канал. Лучше не вдаваться в лишние подробности. Она просто перечислит грехи по категориям.

— Простите, отец мой, ибо я согрешила. Прошло два месяца со дня моей последней исповеди. Мне предстоит умереть, и, может, поэтому я не совсем здраво мыслю, но, кажется, я вступила в контакт с инопланетным разумом. Думаю, будет ужасным грехом притвориться, будто это не так.

Она немного помолчала.

— То есть не знаю, грех это или нет, но уж точно нехорошо.

Она снова помолчала.

— Я виновна в гневе и гордыне, зависти и похоти. Я принесла понимание смерти в неведающий этого мир. Я…

Она почувствовала, что снова засыпает, и поспешно добавила.

— В этих и других прегрешениях я каюсь и от всего сердца прошу прощения у Господами отпущения, и…

— И что?

Снова мелодичный голос. Она опять очутилась в странном темном ментальном пространстве, спящая, но в сознании, мыслящая, но готовая принять любой вздор, неважно, каким бы он ни был объемным. Не было ни городов, ни башен, ни пепла, ни равнин. Ничего, кроме отрицания отрицания.

Не дождавшись ответа на вопрос, голос сказал:

— Это имеет какое-то отношение к твоей смерти?

— Да.

— Я тоже умираю.

— Что?

— Половины наших уже нет. Остальные вот-вот последуют за ними. Мы считали себя единым существом. Ты показала, что это не так. Мы считали себя всем. Ты показала нам Вселенную.

— И поэтому вы должны умереть?

— Да.

— Почему?

— А почему нет?

Лиззи обнаружила, что способна мыслить так же быстро и уверенно, как в обычной жизни.

— Позволь мне показать кое-что.

— Зачем?

— А почему нет?

Собрав все свои мыслительные способности, Лиззи вернулась к тому моменту, когда впервые увидела на камере рыбы город/организм. Его возвышенное величие. Хрупкую грацию. И переливы цвета, как рассветные лучи, падающие на сверкающее ледяное поле: гармоничные, сливающиеся, совершенные. Она вызвала в памяти эмоции, испытанные в тот момент, и добавила к ним свои ощущения в минуту рождения младшего брата, шелест холодного ветра в легких, когда она добрела до вершины своей первой горы, чудо Тадж-Махала на закате, вид призматического полумесяца атмосферы на краю Земли, когда смотришь на нее с низкой орбиты…

Все, что у нее было, она вложила в эту картину.

— Вот так вы выглядите, — объяснила она. — Это то, чего мы оба лишимся, если вас не станет.

— О! — выдохнул мелодичный голос.

И она снова оказалась в своем костюме. В нос ударил запах ее пота, обостренный страхом. Она ощущала свое тело и легкую боль в тех местах, где на него давили веревки подвесной системы, тяжесть в ногах, к которым прилила кровь. Все было кристально ясно и абсолютно реально. Все, что случилось раньше, казалось дурным сном.

— Это Пес Сета. Какое чудесное открытие вы сделали! Разумная жизнь в нашей Солнечной системе! Почему правительство пытается это скрыть?

— Э…

— Я Джозеф Деври. Этот инопланетный монстр должен быть немедленно уничтожен!

— Привет, это Педро Домингес. Как адвокат должен сказать: я считаю величайшим оскорблением то, что НАФТАСА не сообщает никакой информации!

— Алан! — завопила Лиззи. — Какого хрена тут творится?

— Сценаристы, — пояснил Алан странным, извиняющимся и одновременно раздраженным тоном, — Они подключились к каналу, услышали твою исповедь, а ты, очевидно, сказала что-то такое…

— Прости, Лиззи, — поддакнула Консуэло. — Нам и вправду очень жаль. Может, тебе послужит некоторым утешением, что архиепископ Монреальский вне себя от злости. Грозится подать в суд.

— В суд? Да на кой мне все это…

Лиззи осеклась.

Рука сама собой поднялась и схватила веревку номер № 10.

«Не делай этого», — подумала она.

Другая рука протянулась вбок и сжала веревку № 9. Лиззи и этого не собиралась делать. Когда же она попыталась отнять руку, та отказалась повиноваться. Потом первая рука (правая) продвинулась вверх на несколько дюймов и мертвой хваткой вцепилась в веревку. Левая тоже скользнула вверх на добрых полфута.

Дюйм за дюймом, рука над рукой, она поднималась к шару в полной уверенности, что окончательно спятила.

Теперь правая рука стискивала панель управления, а другая легко держала веревку № 8. Без всякого усилия повиснув на них, она вскинула ноги. Потом прижала колени к груди и выбросила ноги вперед.

Нет!!!

Ткань лопнула, и она начала падать.

Едва различимый голос шепнул на ухо:

— Не беспокойся, мы спустим тебя вниз.

Охваченная паникой, она схватилась за веревки № 9 и № 4. Но они вяло обвисли в ее пальцах, совершенно бесполезные при падении с такой скоростью.

— Потерпи.