Желая продолжить наш разговор, я сказал первое, что пришло мне в голову:
– Ответьте мне, Рут, чем вас так привлекает одиночество? Живя в Вашингтоне… Ведь такая женщина… как вы…
– Должна быть замужем?
Она качает головой и засовывает блокнот обратно в свой мокрый карман.
– Почему бы и нет? Ведь замужество – привычный источник общения. Только не говорите мне, что вы профессиональная мужененавистница.
– Скажите уж прямо, лесбиянка… – Теперь ее смех прозвучал естественнее. – Лесбиянки не работают в секретных отделах.
– Ну, ладно. Какую бы травму вы ни пережили, все когда-то кончается. Вы не можете ненавидеть всех мужчин.
Улыбка вновь мелькнула у нее на губах.
– У меня нет никакой травмы, Дон. И никакой ненависти к мужчинам я не испытываю. Ненавидеть их было бы так же глупо как… К примеру, ненавидеть погоду.
Она искоса посмотрела на струи дождя.
– А я думаю, что вы таите какой-то страх. Вы и меня-то побаиваетесь.
И тут же – ответный выпад, точный мышиный укус.
– Мне хотелось бы узнать что-нибудь о вашей семье, Дон. Туше. Я излагаю ей отредактированную версию событий, в результате которых семья, как таковая, распалась. Она посочувствовала мне:
– Очень жаль. Как это печально.
Мы еще немного болтаем о преимуществах одинокой жизни, она сообщает, что любит ходить с друзьями в театр, на концерты и путешествовать. Одна из ее знакомых – главный кассир в «Ринглинг Бразерс». Каково?
Но дальше наша беседа стала проходить все обрывистее, толчками, будто записанная на ленту плохого качества. В промежутках ее глаза окидывают горизонт, и она прислушивается не к моим словам, а к чему-то еще. Что с ней такое? В принципе, то же, что и с любой, далекой от условностей женщиной средних лет, привыкшей к пустой постели. Плюс комплекс работника секретной службы. Руководствуясь долгим опытом, я заключаю, что миссис Парсонс – это классическая мишень для мужчин.
– …Теперь возможностей стало гораздо больше. – Ее голос стих.
– Итак, да здравствует женское равноправие?
– Равноправие? – Она нервно наклоняется, дергает за край серапе и поправляет его. – Все это бессмысленно и обречено.
Мое внимание привлекает слово из Апокалипсиса.
– Почему вы сказали «обречено»?
Она смотрит на меня, будто у меня не все дома, и неопределенно произносит: – Ну…
– Ответьте же мне, почему обречено? Разве вы не добились равных избирательных прав?
Она долго колеблется, а когда решается заговорить, у нее становится совсем другой голос.
– У женщин нет никаких прав, Дон. Только те, которые нам с мнимым великодушием дарят мужчины. Они агрессивнее и сильнее нас, они правят миром. Когда их постигнет очередной кризис, наши так называемые права развеются, будто дым, – вот как этот дым. Мы станем тем, чем были всегда: собственностью. И все беды станут валить на наше «освобождение», как в эпоху упадка Рима. Вот увидите.
Она произнесла эту тираду скучным тоном человека, уверенного в своей правоте. В последний раз я слышал подобный тон, когда один мой знакомый объяснял, зачем ему понадобилось хранить в ящиках своего письменного стола мертвых голубей.
– Ну, что вы. Вы и ваши друзья – это оплот системы, стоит вам уволиться, страна мгновенно развалится.
В ответ она даже не улыбнулась.
– Это фантазия. – Ее голос звучал по-прежнему спокойно. – Женщины действуют совсем не так. Наш мир… беззуб, – Она огляделась по сторонам, словно желая закончить разговор. – Женщины просто хотят выжить. Вот потому мы живем в одиночку и парами, забившись в щели вашего мира машин.
– Похоже на план герильи, – произнес я без тени иронии, явно неуместной здесь, на лежбище аллигаторов. Даже подумал, не чересчур ли я много рассуждал о разных стволах цвета красного дерева.
– В герильях есть что-то внушающее надежду. – Она неожиданно улыбается весело и открыто. – Вспомните об опоссумах, Дон. Вам известно, что опоссумы способны жить где угодно? Даже в Нью- Йорке.
Я улыбнулся ей в ответ, но по шее побежали мурашки. А я-то думал, что это у меня приступы паранойи.
– Не надо противопоставлять мужчин и женщин, Рут, Различия между полами не столь велики. Женщины способны делать все то же, что и мужчины.
– Неужели? – Наши взгляды встретились, но мне показалось, будто сквозь дождь она видит разделяющие нас призраки. Она пробормотала что-то вроде «Ми Лай» и отвернулась. – Все эти бесконечные войны…, – теперь она говорила шепотом, – все гигантские авторитарные организации для исполнения нереальных планов. Мужчины живут для борьбы друг с другом, и мы – лишь часть поля битвы. И так будет продолжаться вечно, если мир не изменится целиком. Я иногда мечтаю улететь отсюда… – Она осеклась и тут же резко оборвала себя. – Простите меня, Дон. Глупо, наверное, говорить все это.
– Мужчины тоже ненавидят войны, Рут, – как можно более мягко проговорил я.
– Я знаю. – Она пожимает плечами и встает. – Но это уж ваши проблемы, верно?
Конец беседы. Отныне миссис Парсонс даже не живет в одном мире со мной.
Я следил за тем, как беспокойно она расхаживает, все время поглядывая на развалины. Подобное отчуждение – вполне сопоставимо с мертвыми голубями, и это уже проблема для санитарных служб. Оно может заставить поверить любому шарлатану, пообещавшему изменить мир. Если один из таких «изменителей» действительно обосновался в том лагере, что мы видели ночью, откуда теперь Рут не может глаз отвести, это может стать серьезной проблемой для меня.
Ерунда. Я меняю позу и вижу, что перед заходом солнца небо почти очистилось. Ветер тоже стихает. Безумием было бы полагать, что эта маленькая женщина решилась действовать в здешних болотах, повинуясь лишь собственной фантазии. Но странный аппарат, прилетавший прошлой ночью, не был фантазией. Если эти парни как-то связаны с ней, то я помеха на их пути. А место тут как нельзя лучше, чтобы избавиться от тела без следа. А, может быть, один из «геваристов» тоже принадлежит к весьма достойному типу людей?
Абсурд, Честное слово, абсурд. Но еще абсурднее вернуться с войны целым и невредимым и позволить прикончить себя на рыбалке дружку свихнувшейся библиотекарши.
Где-то внизу с силой подпрыгнула и шлепнулась рыба. Рут поворачивается так стремительно, что сбивается серапе.
– Лучше я сейчас разожгу огонь, – говорит она, продолжая всматриваться и прислушиваться.
Ладно, контрольный вопрос.
– Вы кого-то ждете?
В точку. Она замирает, глаза останавливаются на моем лице так картинно, будто в немом фильме с титром «испуг». Наконец, она решается улыбнуться.
– Тут ничего не скажешь заранее. – Она диковато рассмеялась, взгляд так и не изменился. – Пойду… еще наберу плавника.
Она просто кидается в кусты.
Теперь уж никто, параноик он или нет, не назвал бы это нормальной реакцией.
Рут Парсонс или психопатка, или уверена, будто что-то непременно случится – в любом случае, ко мне это не относится. Выходит, я ее напрасно спугнул.
Хорошо, пускай себе съезжает с ума. Я тоже могу ошибаться, но есть ошибки, которые сходят с рук всего лишь раз в жизни. Я нехотя расстегиваю поясную сумку, говоря себе, что если я все правильно
