— Был ли какой?нибудь представитель Советской России связан лично с вами в Соединенных Штатах?
— Нет, насколько я знаю, нет, сэр.
— Передавали ли вы кому?нибудь из русских, находящихся в Соединенных Штатах, сведения о национальной обороне США?
— Нет, сэр.
— Получали ли вы в Соединенных Штатах когда?либо сведения подобного характера для кого?либо из русских?
— Нет, сэр.
Донован (обращаясь к судье): Ваша честь, я осмеливаюсь возобновить мою просьбу о том, чтобы исключить все показания этого человека.
Судья Байерс: Решение остается в силе.[7]
Ясные и категоричные ответы Роудса не оставляли сомнений в том, что к делу Абеля он никакого отношения не имеет. И, тем не менее, как мы увидим дальше, прокурор именно на Роудсе строил свои доказательства виновности Абеля в наиболее серьезных из предъявленных ему обвинений.
Абель от последнего слова отказался. К чему оно? Просить снисхождения он не собирался, каяться было не в чем, а остальное сказала защита.
После десятидневного разбирательства, 24 октября 1957 г., начались прения сторон.
Первым с заключительной речью выступил защитник. Для нас, советских граждан, это покажется необычным, но таковы правила американской судебной процедуры.
При подготовке своего выступления Донован использовал заметки, составленные Абелем в ходе процесса. «Через все заметки Абеля, — писал Донован, — проходила мысль о том, что в ходе процесса суду не были представлены какие?либо доказательства, подтверждающие факт получения и передачи информации военного значения. Все это существует лишь в виде неподтвержденного предположения, а не доказательств».
Абель высмеивал позицию обвинения, видевшего в Роудсе ценного потенциального агента. Он сказал, что подобное утверждение носит гипотетический характер «и в равной мере может относиться к любому человеку, например к начальнику ФБР Гуверу или даже с еще большим основанием к министру обороны».
Доказательств, как мы видели, действительно не было. Поэтому Донован, который теперь встал со своего места и подошел поближе к присяжным, с этого и начал свою речь.
Много раз Донован взывал к «здравому смыслу» присяжных.
— Прежде всего, — говорил он, — какие выдвигались обвинения?
Первое обвинение сводится, говоря коротко, к обвинению в заговоре с целью передачи информации по вопросам национальной обороны и атомной энергии.
Вот я и задаю вам вопрос и буду задавать его вновь и вновь по мере рассмотрения дела: какие доказательства были представлены вам по этому пункту?
— Когда мы с вами приступили к рассмотрению дела, — продолжал адвокат, — мы, безусловно, ожидали доказательств, свидетельствующих о том, что этот человек завладел большими военными секретами, атомными секретами.
Я спрашиваю вас, вспомнив то, что здесь происходило последние две недели, какие доказательства, говорящие о похищении подобной информации, были представлены вам?..
В дополнение к тому, что уже было сказано о Хейханнене во вступительном слове защиты, Донован отметил, что это лжец, получающий за свою ложь плату от правительства США. Донован подкрепил свое утверждение ссылкой на противоречивые заявления Хейханнена. Так, в своем заявлении Федеральному бюро расследований в июне 1957 года Хейханнен утверждал: «Я не занимался шпионажем и не получал от кого?либо каких- либо шпионских или секретных сведений», а на суде, отвечая на заданные обвинением вопросы, Хейханнен показал, что в его задачу входило «помочь Марку (Абелю. — А. Т.) в шпионской деятельности» и что он пытался добывать «информацию, затрагивающую национальную безопасность США» (где, когда, какую — неизвестно).
Показания Роудса и о Роудсе в своей речи Донован отметал как не имеющие отношения к обвиняемому.
Взывая к совести и к чувству справедливости присяжных, Донован просил, когда они будут слушать прокурора, заключение судьи, а затем обсуждать свое решение, все время задавать себе один главный вопрос: где же информация, касающаяся национальной обороны Соединенных Штатов Америки? Защита выражала уверенность, что по пунктам первому и второму обвинительного акта присяжные вынесут вердикт — не виновен.
Прокурор Томпкинс начал свою речь с предупреждения присяжных о том, что их дело только определить виновность или невиновность подсудимого, вопрос же о мере наказания целиком относится к компетенции судьи. Это напоминание было сделано, по — видимому, для успокоения совести присяжных, так как Донован все время напоминал им, что от их вердикта может зависеть жизнь Абеля.
Нет необходимости излагать всю речь прокурора, продолжавшуюся около часа. Он поддерживал все пункты обвинения. Очевидный барьер, который представлял для обвинения факт отсутствия конкретных доказательств, свидетельствующих о сборе и передаче секретных сведений, Томпкинс преодолел ссылкой на то, что «действия участников заговора не обязательно должны быть успешными» и что «мы не должны сидеть сложа руки и допускать, чтобы какое?либо лицо получало наши секреты… Мы можем не допустить того, чтобы преступление свершилось».
В этом плане у него сыграл свою роль и свидетель Роудс. Что из того, что Хейханнен его не нашел! Но ведь мог найти (многочисленные «если бы, да кабы», сопровождающие это предположение, прокурора не смутили).
— В моей заключительной речи вам, — обращаясь к присяжным, говорил Томпкинс, — часто придется слышать такие слова, как «неоспоримое» и «неопровержимое»; это объясняется тем, что мне не известен ни один существенный факт из тех, что были представлены вам обвинением для рассмотрения, который кто?то оспаривал или пытался оспаривать.
Тут прокурор допустил явную передержку. Как можно было говорить так, когда защита оспаривала и вещественные доказательства, добытые незаконным путем, и показания Хейханнена и отвергала вообще показания Роудса.
Чтобы воздействовать на присяжных, обвинение вновь пустило в ход свой главный козырь — вещественные доказательства. Потрясая пустотелой батарейкой для электрофонаря, Томпкинс патетически восклицал: «Это не игрушка для развлечения. Леди и джентльмены, это орудие разрушения, орудие уничтожения нашей страны. Такова цель этого заговора».
В завершение Томпкинс сказал, что преступление Абеля «связано с угрозой для цивилизации, угрозой для нашей страны и для всего свободного мира». (Вот какие грозные обвинения подсовывались присяжным взамен отсутствующих конкретных доказательств.) Повторив свое утверждение о праве «общества и правительства» на самозащиту, он потребовал признания Абеля виновным по всем пунктам предъявленного ему обвинения и самого строгого наказания.
Наступило утро 25 октября. Настала очередь судьи Байерса выступить перед присяжными со своим напутствием.
В этот день Донован пометил в своем дневнике о том, что неумолимый и повелительный Мортимер Байерс «царил» в зале судебного заседания. «Байерс задавал тон на процессе. Все ориентировались на него, и присяжные почтительно взирали на него».
Итак, Байерс поднялся, чтобы в последний раз задать тон присяжным.
Вначале надо было показать «объективность».
— Наличие одного лишь сговора, — заявил Байерс, — не влечет за собой уголовной ответственности, поскольку люди, вступившие в заговор с целью нарушения закона, могут одуматься. Они могут передумать; они могут отказаться от своего первоначального плана. Поэтому закон требует при привлечении к ответственности за заговор, чтобы было доказано не только наличие заговора, но также совершение одного или нескольких действий одним или несколькими участниками заговора, направленных на реализацию их плана или заговора, т. е, действий, относящихся к «явным актам».
