Нас было семеро. Говорят, старый граф первым вошёл в пещеру, не дождавшись даже, пока слуги уберут с его пути тело нашей матери, переступил через окровавленную тушу.
Поступок скорее глупый, чем мужественный, ведь он не знал, сколько нам исполнилось от роду. Но ему повезло. Его ожидала не свора тварей с оскаленными пастями и обжигающим дыханием – тварей, одолеть которых в одиночку не понадеется самый отчаянный боец – а кучка слепых, скулящих щенков.
Нам тоже повезло: нас оставили в живых. С отрядом графа в тот рейд отправился священник – весьма разумное решение, учитывая, против кого солдатам предстояло направить оружие. Волею случая, этим священником оказался фра Паоло, один из немногих, для кого приказ графа значил меньше, нежели высшая справедливость и божий промысел. Убийство же невинных новорождённых существ божьему промыслу, бесспорно, противоречило. Эти соображения фра Паоло изложил графу, стоя между ним и осиротевшими копошащимися щенками, отводя рукой графский меч, выпачканный в крови родившей их суки.
– Как знаешь, святой отец, – отвечал граф, уяснив суть предложения фра Паоло. – Я назвал бы тебя безумцем, когда бы не грех оскорбить служителя церкви. Однако, надеюсь, ты вспомнишь моё предостережение в тот миг, когда одна из этих божьих тварей вцепится тебе в руку, навсегда лишив возможности осенить себя крестом!
…Ничего этого я, конечно, не помню. Мать, пещера – всего лишь слова, не имеющие никакого отношения ко мне.
Наше с братьями детство – все семеро щенков оказались самцами – прошло в сарае из сосновых досок, с земляным полом, усыпанным соломой. В сухую погоду стены терпко пахли смолой, а во время затяжных дождей, случалось, текла крыша, солома прела, и её запах заставлял нас чихать. Холодными ночами мы сбивались в кучу, чтобы согреться, и слушали, как ветер свистит в щелях стен.
Первое время за нами ухаживали младшие послушники, но чуть позже, когда мы немного подросли и сравнялись размером с крупными собаками, доступ в псарню закрыли для всех, кроме фра Паоло и фра Пьетро, старшего отца-исповедника. Чем-то они были похожи. Не внешностью: напротив, если бы вы желали найти полную противоположность высокому и статному фра Пьетро, никого лучше низкорослого, худого до измождённости фра Паоло вы не смогли бы подобрать. Общим было другое. У них обоих была некая трудноуловимая нота в запахе, чистая, несущая покой и умиротворение.
– Должно быть, так пахнут святые, – сказал как-то Первый, и все мы с ним согласились.
Я был Третьим. Фра Паоло и фра Пьетро с трудом, но различали нас – прочие не видели разницы между семью чёрными псами, похожими, как семь капель воды.
Святые отцы рассказывали нам о монастыре и о мире за стенами монастыря. Даже сейчас, столько времени спустя, я помню наизусть отрывки из книг, которые они читали нам по очереди. Оглядываясь назад, я понимаю, насколько странно и нелепо выглядели со стороны два священника, проповедующие слово божье стае собак с горящими глазами.
Но некому было смотреть на нас со стороны, наставники вели себя так, словно происходящее было естественным, а мы семеро не знали другой жизни, и нам не с чем было сравнивать.
Отец-настоятель посещал нас нечасто. Но, когда приходил, непременно уделял время каждому из стаи и долго беседовал, проверяя, каковы плоды трудов наших воспитателей.
Один из его приходов я помню особенно хорошо.
– Все мы – божьи дети, – сказал тогда настоятель, уже прощаясь. – Пусть даже, глядя на них, в это с трудом можно поверить. Но я уповаю на создателя и верю в то, что искра божья ярко горит в этих душах.
После его ухода я спросил фра Паоло:
– Если мы – божьи дети, отчего нас не окрестят, как поступают со всеми детьми?
Речь наша не слишком приятна для человеческого слуха, но вполне разборчива, особенно при долгой привычке.
– Крестят только человеческих детей, Третий, – ответил мне фра Паоло. – Вы же – не люди.
– Но, – добавил фра Пьетро, – это не значит, что вы не можете спастись. Вы – не животные, вы разумны и добродетельны, вы почитаете божью волю и в меру возможностей следуете божьему промыслу.
– Я бы хотел креститься, – сказал Шестой, и все братья согласно заворчали.
Тогда мы ещё были глупыми щенками и многого не понимали.
– Вам нет нужды в крещении, – фра Паоло положил руку на голову Шестого и погладил его, а тот довольно зажмурился. – Главное – хранить добро и веру в своей душе.
– А вы уверены, что у нас есть душа, фра Паоло? – подал голос молчавший до сих пор Первый.
– Да, – сказал фра Паоло, твёрдо и не задумавшись ни на миг. – Я уверен, у вас есть душа.
– Но ведь мы, как вы и сказали, не люди. Мы – твари, создания тьмы. Нас называют адовыми псами. Я слышал, как на кухне шептались: сколько нас ни корми, не учи, рано или поздно мы покажем свою природу.
Мы притихли, слушая старшего брата. До сих пор подобные разговоры мы вели только за наглухо закрытыми дверями сарая, не рассказывая о наших сомнениях и терзаниях своим учителям.
Фра Паоло и фра Пьетро обменялись долгим взглядом. Наконец, фра Пьетро ответил, медленно и тщательно подбирая слова:
– Мы верим, что ваша природа не несёт в себе изначального зла. Мы много раз говорили о вас с отцом-настоятелем, и вы все слышали, как сегодня он вслух согласился с нами: божьи искры горят в ваших душах! И это наполняет нас бесконечной радостью.
– Вы – не адовы псы, – сказал фра Паоло убеждённо. – Вы – псы господни.
Некоторое время спустя из сарая нас переселили в каменную псарню, освобождённую и перестроенную специально для нас. Теперь у каждого из нас была отдельная спальня, напоминавшая монашескую келью. Собственно, именно кельями они раньше и были. В псарню монашеский дом переделали после того, как один из нас – кажется, Пятый, а, может, Четвёртый – поджёг во сне своим дыханием солому. Сарай уцелел, только стены немного закоптились.
Разумеется, мы с братьями тоже не пострадали. Существам, способным дышать пламенем, пожар не страшен.
Основной переделки в нашем новом доме потребовали двери. К тому времени каждый из нас вымахал ростом с годовалого быка, и для псарни были нужны достаточной ширины проходы.
Кормили нас мясом, и кормили щедро, должно быть, опасаясь, что голод может оказать дурное воздействие на наши души и разум. День за днём крестьяне доставляли телят, коз и баранов к воротам монастыря, в количестве, потребном для того, чтобы наши желудки как следует наполнились.
Но ни разу нам не позволили загрызть добычу самим. Ни разу мы не попробовали на вкус свежую, горячую кровь.
Разумеется, нам этого хотелось. В наших снах мы загоняли оленей, ломали им шеи и впивались в горло, подставляя пасти под хлещущие багряные струи.
Должно быть, как раз такой сон увидел тот, кто выдохнул пламя на соломенный пол сарая.
Фра Паоло говорил, что такие сны – искус плоти. В них нет греха, как нет греха на лесных кошках, душащих зайцев (при этих его словах наши глаза сверкали ярче). Но поддаться искушению наяву – грех, потому что в нашем случае мы убивали бы не ради пропитания, а для удовольствия. Находить же удовольствие в убийстве противно воле божьей.
Признавая его правоту, мы читали молитвы – чтобы отогнать искушающие видения. Семеро огромных псов, бормочущих «Отче наш» после вечерней трапезы – представьте только себе это зрелище!
