не могу, ведь я привязан. И привязан надежно — сам же вчера постарался. И выскользнуть из-под рубахи тоже не выйдет… Тогда так: выдерну из ствола нож, полосну по узлам и потом уж прыгну…
Прозвучал голос Юны Гало:
— Я видела, ты моргал. Хватит притворяться, Разин. Да сдохнешь ты или нет?!
Я поднял голову. Под дубом на боку лежал манис, с морды его свешивался обрывок цепи — шипастое грузило все еще сидело в глазнице, брюхо было разворочено пулями. Он бил хвостом по дереву и дергал кривыми ногами. Из разинутой пасти торчали кривые клыки очень внушительного размера.
Рядом стояла Юна Гало с хаудой в руках. Так называл короткие двуствольные обрезы англичанин- инструктор в нашем лагере на Тургайском плато. В стороне между деревьями виднелась приземистая машина с открытым кузовом и большими черными колесами.
Девушка подняла ко мне осунувшееся лицо.
— Манис хотел тебя сожрать. Не понимаю, откуда он здесь взялся? Я живых манисов видела только в Арзамасе, в загоне у наших охотников. Они же далеко на юге живут, в Донной пустыне, сюда раньше не забредали. Опасные твари. Слышишь, Разин? Он встал передними лапами на дерево и тянул шею. Схватил бы тебя клыками за ступни… Видишь, какие у него клыки?
— Вижу, — сказал я и стал развязывать рубаху.
Юна выглядела плохо — волосы растрепались, под глазами круги. На щеке царапина, правый рукав рубахи наполовину оторван. Взявшись за нож, я перевел взгляд на машину — на сиденье лежала брезентовая куртка, рядом винтовка с алюминиевой трубкой оптического прицела.
— Монахи? — спросил я, выдергивая нож.
Юна кивнула. Манис ударил хвостом в последний раз и затих.
— Посреди ночи напали, — пояснила девушка. — Бурнос этот, идиот полный, когда увидел, что Сип мертв, а ты пропал… Сип его брат вроде. Был. Бурнос решил тебя ночью искать. Я говорила: утра надо ждать, и вообще, зачем тебе этот наемник, но он… Мы сели в машины, и только выехали, как напали монахи. Их немного было — наверное, разделились, половина в Кевок поехала, половина в Гарь. Поэтому они сначала выжидали в темноте — не знали, сколько людей у Бурноса. А как мы поехали, начали стрелять. Бурноса первого и пристрелили, потом других… Я едва ноги унесла. У Бурноса весь пояс гранатами был обвешан, я стала их кидать во все стороны, потом его наружу выпихнула, за руль перепрыгнула и рванула оттуда. Чудом вырвалась, только потому что темно было.
Я бросил нож на землю и сам полез вниз. Юна Гало, помолчав, заговорила опять:
— Разин, прости меня. Я не хотела тебя предавать. Просто моя миссия… дело мое, с которым я еду, очень важное. От этого много жизней зависит. Тысячи, понимаешь? Но все равно я поступила неправильно. Это… это было недостойно дочери Тимерлана Гало. Я прошу твоего прощения и…
Спрыгнув, я шагнул к ней, схватил за шиворот, дернув так, что она привстала на цыпочки, и занес кулак. Юна Гало закрыла глаза — не взвизгнула, не попыталась отстраниться или вцепиться в мою руку, просто зажмурилась, ожидая удара. Я впервые увидел ее лицо вблизи, впервые по-настоящему рассмотрел его: узкий подбородок с родинкой, тонкие губы, едва заметный шрам у виска. Смуглая, черные брови… Отец ее, Тимерлан этот, казах, что ли? Тут явно не обошлось без восточной крови.
Она стояла неподвижно. Я был все еще зол на нее, очень зол. Но рука опустилась сама. Забрав у девчонки хауду, я поднял нож с земли и пошел к машине.
Тачка казалась совсем простым механизмом: сваренный из труб каркас, движок, колеса, бак под жестяным колпаком да примитивное управление. Вместо лобового стекла — наклонная рама, в ней натянута пленка, покрытая чем-то блестящим вроде прозрачного лака. Два сиденья, сразу за ними багажник с железными скобами, к которым ремнями прикручена большая котомка. Над массивным бампером канистра в сваренной из арматурных прутьев корзине.
Я отстегнул ремни и открыл котомку. Внутри лежали всякие припасы — вяленое мясо, хлеб, завернутые в тряпицу яблоки, пара фляжек. В одной оказалась вода, и я напился.
Подошедшая Юна присела на капот.
— Далеко этот сендер не уедет, — сказала она устало. — Горючего — всего ничего, даже до люберецких кормильцев не дотянем. А канистра пустая.
— Не дотянем? — повторил я.
— Ты поедешь со мной?
Я покачал головой.
— Бурнос забрал у меня все деньги, — произнесла девушка, помолчав. — Сказал: за охрану. Но тебе заплатят все, что я обещала. Я клянусь, Разин! Клянусь… жизнью моего отца.
— А почему не матери? — спросил я, вытаскивая из котомки мешочек с какими-то склянками.
— У меня нет матери. Вернее, я ее никогда не знала. Послушай, Разин! — Она вскочила и порывисто шагнула ко мне. — Некроз наступает на Арзамас. Через два-три дня город погибнет. Я должна попасть в Москву как можно быстрее. В Балашихе меня ждут, помоги мне добраться хотя бы туда, я прошу тебя!
Подойдя ближе, она положила ладонь мне на плечо, снизу вверх заглядывая в глаза, но я отвернулся. Стал доставать склянки из мешочка, открывать, нюхать и ставить на багажник.
— Почему? — спросила Юна.
Я пожал плечами:
— Теперь я не могу тебе доверять. То есть я и раньше не доверял, но сейчас… получается, от тебя можно ожидать вообще всего что угодно. Любого поступка. Отвернусь, а тебе что-то стукнет в голову, и ты засадишь мне пулю в затылок. Короче, иди куда тебе надо. Вернее, езжай. Я возьму часть припасов, обрез и патроны к нему. Тебе оставлю винтовку и…
— Да что ты их нюхаешь? — перебила она и забрала у меня очередную склянку. — Ты что, не знаешь, что это такое? А ну развяжи руку… Так… Чем это ты проколол? Ладно, не важно.
Юна открыла пузатую баночку, намазала оставленные на моей ладони шипами раны густой пахучей мазью, потом обмотала мне кисть чистой тряпкой. Складывая склянки обратно в мешочек, сказала:
— Я не доеду без тебя. До кормильцев, может, доберусь, но там…
— Ты говорила, тебя ждут в Балашихе.
— Да, но мне еще надо попасть туда! А теперь у меня даже нет денег, чтобы нанять кого-нибудь для охраны.
— Я не знаю этих мест. Никогда не бывал здесь. Поэтому ничем тебе не помогу.
— Это не важно! Ты умеешь драться. Драться и стрелять, мне это нужно.
Наверное, я и вправду был нужен ей. Но я совсем не был уверен в том, что раскаяние девчонки и те слова, которые она сказала перед тем, как я чуть было не ударил ее, искренни. Юна могла опять все рассчитать, как тогда, при виде кетчеров, и просто пыталась манипулировать мною.
Поэтому я покачал головой, забросил полупустую котомку на плечо и стал прилаживать ремень хауды так, чтобы она не болталась слишком низко на боку, но и не висела чересчур высоко под мышкой.
Юна Гало опустила голову, закусив губу. Кажется, в глазах ее были слезы, но я не приглядывался.
Я смотрел совсем на другое.
Она стояла боком ко мне. Правый рукав почти оторвался, воротник над плечом тоже, и в прорехе под шеей виднелась смуглая кожа.
А на коже татуировка.
Рисунок.
Человек внутри шестерни.
Точно такой же был на перстне доктора Губерта.
Глава 9
Тачка оказалась тяжела на разгон и плохо слушалась руля, двигатель тарахтел и часто кашлял, плюясь гарью из выхлопной трубы. Зато, хотя она выглядела приземистой, клиренс из-за больших колес получался высоким, да и сами колеса — будь здоров, так что проходимость у нее была приличная.
