репутацией. Но в реальной жизни таких людей попросту не существует: у каждого есть какие-то свои тайны. Святой Франциск наверняка время от времени позволял себе скушать воробышка. И святой Иеремия, когда сидел отшельником в своей пещере, тоже, вероятнее всего, убивал время при помощи каких-нибудь собственных пороков или слабостей.
Блэар снова перебрал стоявшие на полке книги. «Перечитывая Библию», «Поэты итальянского средневековья», «Практичный христианин», «Христос как атлет», «Проповедь Библии в Африке» — все это звучало очень заумно и было, с точки зрения Блэара, сущей чепухой. Он внимательно осмотрел и даже прощупал содержимое всех ящиков в комоде — и заднюю их часть, и даже пространство внизу под ящиками. Вытряхнул все из того ящика, где хранились тарелка, нож, вилка, деревянная и оловянная ложки. Открыл топку печи и пошуровал внутри. Перерыл постель, заглянул под нее. Приподнял край лежащего на полу линолеума. Перевернул картину тыльной стороной к себе и поковырял раму перочинным ножом. В конце концов неосмотренными остались только внутренности кирпичных стен.
Блэар и самого себя считал таким же, как все, не делая для себя исключений. Интересно, что бы обнаружил тот, кто попытался бы составить себе представление о его, Блэара, внутреннем мире? У него не было своего родного очага — только некая точка в пространстве, в которой он в тот или иной момент находился. Нельзя сказать, чтобы душа его была совершенно пуста; но ее английская и американская части представлялись нежилой комнатой в сравнении с богатством того опыта, что он получил в Африке. Английские шахтеры с трудом передвигались в тесных штольнях шахт; черные же горняки, работающие на золотых шахтах Бразилии, пели в такт ударам своих молотов.
Климат Африки действовал на Блэара подобно гипнозу. И у сухого сезона, и у сезона дождей, у каждого был свой ритм — засилье насекомых в одном случае, непрерывных ливней в другом, — который целиком и полностью подчинял себе всю его жизнь. Положение белого человека среди ашанти заставляло Блэара постоянно поддерживать себя в достаточно жесткой форме: местные жители вначале испытывали его, потом признали и приняли, но так никогда и не впустили до конца в свою среду, всегда держали от себя на некотором расстоянии.
Кажущаяся простота того, чем он занимался — составление карт рек, сбор и осмотр образцов местных горных пород, — помогала ему скрывать от ашанти подлинные цели и предназначение его деятельности. Судя по всему, именно эта ложь — равно как и понимание того, что настоящая угроза исходит не от миссионеров, — побудили его начать помогать ашанти. Действительную угрозу являли собой результаты его исследований, которые вели к появлению в этих краях золотодобычи, к прокладке речных и железнодорожных путей, ко всему тому, что должно было неизбежно изменить жизнь ашанти гораздо сильнее, нежели любая Библия.
Англия — страна кирпича. Осветленного кирпича эпохи Тюдоров, красного времен королевы Елизаветы, рыжего времен короля Георга, кобальтового кирпича, идущего на здания железнодорожных вокзалов и станций, и кирпича черного, из которого построены многие жилые дома Уигана. Стены в комнате Мэйпоула не имели обоев, даже не были оштукатурены, являя взору пятнистость кирпичей и неровности поверхности. Проследить за непрерывностью швов между кирпичами не составляло труда, но, чтобы проверить вручную, крепко ли сидит в стене каждый кирпич, могло не хватить всего оставшегося дня и даже ночи.
Блэар вспомнил, как садовники в теплице у Хэнни простукивали цветочные горшки. Он взял деревянную ложку Мэйпоула и принялся простукивать ею кирпичи — ряд за рядом, стену за стеной. Добротно сделанные, они издавали ясный и четкий звук, те же, раствор для которых был перемешан плохо, звучали глухо, а иногда и вообще почти «молчали». И хотя кирпичи, которые можно было вынуть из стены, попадались довольно часто, за ними не скрывалось никаких тайников.
Блэар добрался до последней стены. Там ему пришлось предварительно снять картину и положить ее на постель. Кирпич, находившийся сразу же под гвоздем, ответил на стук очень глухо. Блэар отложил ложку и, зацепив кирпич за углы, вытащил его.
За ним оказалась пустота — сейф бедняка.
Там не было ни монет, ни банкнот, ни драгоценностей, ни каких-либо дорогих фамильных вещей — ничего, кроме записной книжки в кожаном переплете с застежкой. Блэар открыл застежку и заглянул на первую страницу, на которой простым и четким почерком было написано: «Собственность преподобного Джона Мэйпоула, доктора богословия. Нашедшего просят возвратить в приходскую церковь города Уигана, Ланкашир».
Блэар полистал страницы. Записи были датированы периодом с июня предшествовавшего года до января года текущего и практически повторялись еженедельно. По понедельникам — утренняя служба, посещение на дому больных и нуждающихся прихожан, вечерняя служба; по вторникам — утренняя служба, школа изучения Библии для молодежи, вечерняя служба, собрание лиги сторонников умеренности; по средам — утренняя служба, послеобеденная служба в «Доме для женщин»; по четвергам — утренняя служба, библейские классы в школе для бедных и беспризорных, вечерняя месса, собрание общества развития рабочего класса; по пятницам — утренняя служба, посещение больных, молитва для рабочих по месту работы, вечерняя служба; по субботам — утренняя служба, крещения и отпевания, молитва для шахтеров, регби, вечер для рабочих; по воскресеньям — причастие, библейская школа, чай для пенсионеров, ужин с Ш.
Да, плотских, мирских удовольствий на той неделе викарию выпало маловато, подумал Блэар. Наивысшим из них был «ужин с Ш.», что Блэар расшифровал как «ужин с Шарлоттой Хэнни».
На полях каждой страницы стояли загадочные пометки типа «ЧМС-1п», «Хл-2п», «Вч-2п». Но поскольку Блэару самому довелось в жизни существовать почти на грани голода, разобраться в этих знаках для него не составило труда. Чай с молоком и сахаром — одно пенни, хлеб — два, ветчина — тоже два пенни. Совершая свои благие дела и будучи при этом помолвлен с одной из богатейших женщин Англии, преподобный Джон Мэйпоул тем не менее жил почти что на одних только хлебе и воде.
Мэйпоул использовал и еще один прием бедняка: ради экономии места в записной книжке писал и по горизонтали, и по вертикали, заполняя каждую страницу плотной вязью слов, что делало процесс чтения чем-то похожим на вытягивание из рукава фокусника все новых и новых головоломок. Блэар терпеливо выдергивал из словесного лабиринта строгие самоувещевания вроде «Пустые мысли», «Суета сует», «С чем я не согласен» — проявления того холодного духа, которым истинно правоверный викарий и должен был время от времени обдавать себя.
В первую неделю декабря, однако, картина изменилась.
Мэйпоул ничего не написал о том, что именно произошло во время проповеди на шахте и с кем из женщин он поговорил в воскресенье напрямую. Однако запись в дневнике, относящаяся к 23 декабря, проливала на это достаточный свет:
