— Мурашки — последний признак благопристойности.
«Все-таки пиявки куда лучше юристов», — подумал Блэар. Вопреки тому, что утверждали адвокаты фирмы Хэнни, некоторых ошибок шахтеры не совершают никогда. Опытный шахтер не станет открывать лампу или безрассудно бежать с ней через газ. Если бы в те, самые последние секунды шахтеры заметили, что пламя в их лампах начинает мерцать, они бы бросились устанавливать паруса так, чтобы газ выдуло. Либо, если бы сделать это не удалось, организованно отошли бы в потоке свежего воздуха, который продолжал поступать по «главной дороге».
Но отсюда вытекают другие вопросы. Почему перед взрывом Джейксон и пораненный Смоллбоун предпочли пробираться из забоя по «обратной дороге», где воздух значительно хуже?
Выявляются и еще более любопытные вещи. Джордж Бэтти заявил на слушаниях, что первым его действием после взрыва была отправка гонцов наверх. Ведж, управляющий другой шахты, показал, что, после того как гонцы поднялись на поверхность, спасателям-добровольцам пришлось дожидаться, пока клеть снова поднимется наверх. Почему опустили клеть? Кто ею воспользовался? «Неужели же, — подумал Блэар, — мне наконец удалось засечь след, оставленный Джоном Мэйпоулом?»
Процесс решения этой головоломки доставлял ему странное удовольствие. Ум его работал столь стремительно, что Блэар не сразу обратил внимание на служанку, все еще стоявшую у двери.
— Что-нибудь еще? — спросил он.
— Просто все говорят о том, как вы побили Билла Джейксона. Такого раньше никогда не бывало.
— Неужели?
— И теперь он вас разыскивает.
Расследование мигом вылетело у Блэара из головы:
— Вот теперь у меня мурашки побежали. Еще что-нибудь?
— Все. — Пятясь, девушка вышла.
Блэар подождал минуту-другую, потом отодвинул поднос с ужином, аккуратно снял с себя пиявок и оделся.
Глава тринадцатая
Дождь дал Блэару повод поднять воротник. Дома стояли с зашторенными окнами, на улицах не было никого, кроме мальчишек, гонявшихся друг за другом по хлеставшим из водосточных желобов потокам воды. Блэар несколько раз сильно — чтобы его расслышали сквозь шум дождя — ударил кулаком по ее двери.
Когда Роза наконец открыла, он, прихрамывая, ступил одной ногой внутрь и прислонился к косяку, перенеся всю тяжесть тела на здоровую ногу. Кухня освещалась только треугольничком света, шедшего от лампы, что горела в гостиной. Почему у нее в доме всегда так темно? Прическа у Розы растрепалась, волосы выбились из-под гребня; оливкового цвета от въевшейся угольной пыли кожа; одета она была в те же, что и накануне, залатанные муслиновые юбку и кофточку со слишком короткими для нее рукавами. Ее подруги Фло не было видно.
— Я же вам велела не приходить сюда, — недовольно встретила его Роза.
— Я и не собирался, но вокруг идут разговоры, будто я победил в драке Билла Джейксона. По мне, лучше бы уж говорили, что Билл победил меня или что вообще не было никакой драки.
— Мне это все безразлично.
— Кто-то распространяет такие слухи.
— Только не я. Я сегодня вообще не вспоминала ни о вас, ни о Билле.
Продолжая стоять в двери, не проходя в дом, но и не отступая назад, Блэар огляделся, как бы ожидая обнаружить расположившегося в кухне на стуле Билла. Дом казался таким же пустым, как и всегда, — еще одна загадка, если принять во внимание невероятную скученность, в которой обитали жители других домов Скольза.
— Скажите Биллу, что я ему не соперник. У меня нет к вам никакого интереса.
— Ах, как приятно слышать! Вы прямо поэт — не больший, чем джентльмен.
— Я просто хочу уехать из Уигана как можно быстрее. И не хочу ни во что ввязываться.
— Во что ввязываться?
— Ни во что. Я уже говорил Биллу, что я трус.
— Значит, он вас не понял.
— Скажите ему… — начал Блэар, но тут дождь забарабанил по черепичной крыше с такой силой, что заглушил его слова, и Блэар автоматически, не думая, что делает, оторвался от входной двери и шагнул внутрь. Рука его как-то сама собой оказалась у Розы на талии. И сама собой притянула ее. Роза могла бы ударить его, просто стукнуть гребнем по руке. Вместо этого она подняла лицо ему навстречу, и он ощутил на губах привкус угля.
— Сними шляпу, — проговорила она.
Кивком головы Блэар скинул ее на пол. Роза повернула ему голову вбок, чтобы посмотреть на шов, потом вернула ее назад и изучающе уставилась в глаза. Блэар сам не мог понять, каким образом вышло так, что Роза вдруг оказалась у него в объятиях. Меж ними проскочила какая-то искра, на которую он среагировал, даже не успев ничего понять.
— Больно, наверное? — спросила Роза.
— Да.
Руке его передавалась пульсация ее сердца, бившегося так же сильно, как и его собственное. Из-за дождя он не слышал стука стоявших возле камина часов, но видел качание маятника. Если бы у него была возможность вернуть время хотя бы на минуту назад и разжать объятия, он, несомненно, так бы и сделал. Но такой возможности у него не было. А кроме того, в момент, когда от Розы можно было ожидать проявления ее обычного кокетства, которое развязало бы Блэару руки, она вдруг показалась ему не менее пораженной случившимся, чем и он сам. Или же оказалась лучшей артисткой.
Наверху, в ее комнате стояла незажженная лампа, в темной тени угадывался комод, а постель была застелена хлопчатобумажными простынями, изношенными до такой степени, что по толщине они уже напоминали батист. Там, в его объятиях, она оказалась стройнее и бледнее, чем он ожидал. В длинном зеркале Блэару видно было едва прорисовывавшееся в темноте отражение ее спины.
После года вынужденного воздержания малейшее прикосновение отзывалось резким, сказочным возбуждением. «Все-таки потребность — форма безумия», — подумал Блэар. Он вошел в Розу с тем отчаянием, с каким утопающий пытается вынырнуть на поверхность. Ей было не больше девятнадцати или двадцати лет, однако она терпеливо ждала его. На ее молодом теле он чувствовал себя настоящим сатиром, пока, наконец, не утвердился как следует, и тогда лицо ее раскраснелось и он почувствовал, как ее ноги обхватывают его.
Как можно описать ощущение, возникающее от первого глотка после целого года жажды? Какая вообще связь между водой и состоянием души человека? В этом первобытном, главнейшем в жизни акте всегда поражает то, как два тела сливаются в единое целое; но Блэар был не меньше поражен и тем, с какой легкостью он полностью подчинился влиянию простой шахтерки и оказался в ее постели. Он видел ее почерневшее от угля лицо и руки, понимал, что и его кожа тоже постепенно становится в Уигане темнее; но все подавляли ее глаза, устремленные на него и торжествующе сияющие.
Над бровью у нее выступили капельки пота, они покатились вокруг глаз вниз, отчего белки стали казаться ярче, а зрачки темнее, взгляд ее притягивал и тянул куда-то вглубь. Разве должна необразованная девушка быть непременно пустой и поверхностной? В Розе обнаружилась глубина, к которой Блэар был совершенно не готов; и он рухнул в эту глубину. Даже не рухнул: нырнул с головой.
Боль куда-то ушла. Или же Блэар поднялся до таких высот, на которые боль просто не могла вслед за ним забраться. Там, на этих высотах, была только Роза, а сам он, как ему казалось, то с удовольствием исчезал куда-то, то появлялся снова, тело его напрягалось, становилось все тверже, как камень, и она льнула к этому камню, пока их обоих не пронзила дрожь и тела из камня не стали плотью.
— Сколько тебе лет? — спросила Роза.
— Тридцать или тридцать два, что-то около этого.
— Что-то?! Как это можно не знать?
Блэар пожал плечами.
— Я знала, что люди уезжают в Америку, чтобы начать там жизнь заново, — сказала она. — Но не
