мужчин, чтобы в случае неожиданного движения поезда поднять меня в вагон. Дети заметно окрепли, отъелись, а через несколько дней при остановке у какого-то болота мать их даже немного помыла. К счастью, они были здоровы, только дико устали и отощали за время скитаний. Дети начали немного играть, робко и не очень уверенно смеяться.
Еду солдаты доставали почти ежедневно и делились с нами своим солдатским хлебом. Через несколько дней остановились в небольшом городе, где по радио передали, что стоянка этапного поезда будет до вечера. Женщина расхрабрилась и пошла на станцию за справками. Вернулась возбужденная, с рассказами, что через несколько часов будет город, где у нее должны жить дальние родственники. Адреса она не помнила, но решила к ним пойти. Затем было прощание, которого я никогда не забуду.
Мать поставила своих ребят на пригорке близ вагона на колени и велела делать то, что делает она. А она перекрестилась, поклонилась до земли нашим солдатам и сказала: «Спасибо, родные, вы просто ангелы с неба, и Бог вас послал. Не будь вас, сгибли бы мы все». Потом, обращаясь к детям: «Дети, смотрите, запомните на всю жизнь – это наши спасители. И кланяйтесь им до земли». Тут женщина заплакала навзрыд, заплакали и дети, и все как один заплакали мы, остающиеся. Даже мои цинготники на нижней полке плакали не стыдясь.
Дальнейшее путешествие ничем особенным не отличалось, и мы благополучно приехали в Москву. Но на вокзал не попали, нас отвели на запасную ветку в Лосиноостровскую. Там меня и нашел мой бывший муж – Сергей Артоболевский. Все пассажиры вагона меня трогательно проводили, желая семейного счастья.
У меня было такое состояние, как будто моя настоящая жизнь кончилась и я стала участницей какого-то театрального действия. Сережа меня обнял, взял мой кустарный деревянный чемоданчик и повел на станцию. Шли рядом молча, боясь взглянуть друг на друга. Только когда мы уже сидели на противоположных скамьях в вагоне пригородного поезда, я робко, украдкой его оглядела. Он почти не изменился, только не было и тени прежней элегантности. Думаю, что он тоже только тогда осмелился меня разглядеть: мои американские рыжие военные сапоги, казенную юбку, застиранную футболку и тюремную телогрейку. Лишь волосы остались прежними – пышными и волнистыми.
Разговор как-то не клеился. Единственное, что я поняла, было то, что он отвезет меня к сестре. Резанули слова: «Не к себе». Мелькнула мысль, что это только начало и надо себя ко всему приготовить.
Первое, что было проще всего, это набрать воды в ванну и пойти мыться, оттянув, таким образом, разговор с Сережей. А после ванны, когда я в своем рваном халате сидела рядом с ним, он спросил, дошло ли его большое письмо, посланное на адрес дома инвалидов. Это письмо он написал только тогда, когда узнал, что я освободилась и получила паспорт. Он считал, что так будет легче для меня. В письме он писал, что три года боролся за меня, потом во время войны их институт эвакуировали в далекую Сибирь, что он женился и у него маленькая дочь. Молча, со спертым дыханием я все выслушала, сердце билось так сильно, что, казалось, это было слышно. И словно – жизнь оборвалась, меня не стало. Что было потом, я точно не помню.
На следующий день, когда пришел Сережа, я уже говорила в другом тоне, стараясь, чтобы он был только деловым.
Сережа рассказал, что он сделал с моими вещами, что полученный денежный вклад за кооперативную квартиру отдал моей матери. Я почти не слушала, все было безразлично. Помолчали. Я спросила, любит ли он дочку, тогда мне это казалось самым важным. Он сказал, что ей теперь два года и он никогда себе не представлял раньше, что можно с такой силой и трепетом любить маленькое существо. Затем сообщил, что жена обо всем знает и что в моих руках жизнь четырех людей. Все будет так, как я решу. Строить свое счастье на несчастье маленькой девочки – постоянная мука.
– Значит, – говорю я, стараясь быть максимально спокойной, – все остается по-старому. К тому же, Сережа, я уже не та, что была девять лет назад. Помоги мне обосноваться, ведь жить в Москве мне не придется. К тому же я замужем, мужа не люблю, но я взяла на себя заботу о его сыне семи лет и в ответе перед ним.
После разговора с Сергеем потянулись дни, полные отчаяния. Спасло то, что у меня были адреса родственников Дмитрия, которые муж дал перед отъездом, сказав, что они могут помочь в поисках его сына.
Встретившись с ними, я узнала, что жена и дочка Дмитрия погибли, а Юру соседка отвезла к бабушке, жившей где-то в Нарофоминском районе, недалеко от Вереи, куда я и отправилась.
…Дорога оказалась прелестной, небольшая речка с живописными берегами, холмы, еще прозрачный лес. Потом дорога потянулась полем, по ней навстречу – два мальчика. Когда они поравнялись со мной, показалось, что один из них очень похож на Дмитрия. Приветливое лицо с большими серыми глазами.
– Мальчик, тебя не Юрой зовут? – спросила я. – Подойди ко мне!
Он удивленно взглянул на меня, но подошел. Тогда я достала маленькую карточку Дмитрия и протянула ему. Он сразу схватил карточку и крикнул:
– Это папка, мой папка!
Я взяла его за руку, спросила, где его бабушка.
– Совсем близко, я вас отведу!
Юрка, радостно прыгая, побежал впереди. Когда я подошла к избе, там уже был переполох. Навстречу вышла плохо одетая, высокая, пожилая женщина, копия Дмитрия. Рядом оказалась другая, очевидно, родственница, с анемичной, бледной девочкой. После моего рассказа, кто я и зачем приехала, меня бросились угощать, поставили самовар, появились яичница и лепешки из черной муки. Видно, с едой было очень плохо и жили они впроголодь. Матери Дмитрия я сказала, что собираюсь жить в Рязани и что скоро приедет туда же отец Юры, что сейчас я не могу взять Юру, а пусть через несколько дней она привезет мне его в Москву, где я пока буду жить у своей сестры. Попросила, чтобы его вымыли, подстригли и сложили в какой-нибудь чемодан или мешок его одежду, которая покрепче, и привезли ко мне. Все, что нужно будет Юрочке, я за это время приобрету.
____________________
…Попасть после лагеря в Рязань Але помог Самуил Гуревич, Муля – ее муж. В Рязани было художественное училище, куда можно было устроить Алю преподавателем рисунка, на что она имела право, окончив в Париже при Лувре художественную школу. Аля в это время уже была в Москве и временно жила в «доброй норке» своей тетки Елизаветы Яковлевны Эфрон, в ужасающе заставленной вещами комнате, где приходилось спать на сундуке на матрасе прямо под книжными полками.
Перед Алиным освобождением Муля договорился с Ниной Гордон, муж которой в то время жил в Рязани, что он поможет Але в первое время в незнакомом городе.
Иосифа Гордона Аля хорошо знала еще по Парижу. Их судьбы были схожи.
Он также вернулся в Москву, где работал с Алей в Жургазе. Секретарем-машинисткой там была Ниночка П. – хорошенькая, молодая, энергичная женщина. Довольно скоро Гордон и Нина стали мужем и женой. Аля дружила с ними.
В 1939 году Гордона арестовали, он отбывал срок в лагерях на севере. После освобождения, получив паспорт, запрещающий жить в Москве, уехал в Рязань со своей матерью. На выходные дни к нему приезжала Нина.
Когда Аля добралась до Рязани, первым, кто встретился ей в городе, был Юз – Иосиф Гордон. Аля шла по улице к справочному киоску, а навстречу с двумя полными ведрами от колодца – Юз.
Он устроился на работу, а жить ему разрешили «пока что» вместе с матерью в довольно странном полуподвальном помещении.
Встреча с Гордонами была большой радостью. Они, так же как и Аля, были абсолютно одиноки в этом городе. Рассказывая о своих злоключениях, Гордон повел показывать Але жилье. Когда Юз, смеясь, представлял ее матери, на той был изношенный французский халат, перчатки, из которых торчали пальцы в кольцах, а на голове – большой противогаз. Она резала лук и воспользовалась одним из кучи противогазов, которые лежали в углу. Сын с матерью к этому давно уже привыкли, а Аля с трудом удержалась от смеха. А из темного угла с кровати вскочила Нина и бросилась Але на шею.
