Милый плут

6

Гостиная дома мадемуазель Елагиной была полна. Впрочем, в сегодняшний вечер сия гостиная, собственно, была не комнатой для гостей, а литературным салоном, который уже сезон собирающим по пятницам все лучшие в городе таланты и знаменитых приезжих гостей и путешественников. В сию гостиную ступала ботфорта его превосходительства сибирского генерал-губернатора Михаила Михайловича Сперанского, знаменитого преобразователя российских законов, направляющегося к месту своего служебного назначения; здесь бывал сын барона Карла Фридриха Иоганна Мюнхгаузена барон Семен Иванович Мюнхгаузен, гренадерский полковник, такой же враль и баснослов, как и его знаменитый отец.

Здесь бывали ученые с мировым именем, путешественники и, конечно, поэты.

Сегодня тоже не обошлось без гостей: профессор Городчанинов привел на салон невесть им откуда взятых двух буддийских монахов, бритоголовых, желтолицых и похожих друг на друга, как родные братья. Они шли пешком из самого Китая и держали путь, кажется, в Европу.

— Вот вам еще диковина, — объявил Серафиме профессор, заводя монахов в гостиную босых, потому как свои сандалии они сняли в прихожей. — С самого Тибету идут, сердешные.

— Что-то они на китайцев мало похожи, — заметила Серафима Сергеевна, раскланявшись с монахами.

— Ну так, почитай, почти год по Руси-матушке топают, — рассудительно произнес Городчанинов, — вот и обрусели.

На любопытствующие взоры монахи не реагировали, на вопросы не отвечали. Они сели в предложенные кресла, подогнув под себя ноги кренделем, прикрыли веки и погрузились в нирвану.

Тем временем литературный салон пошел своим обычным чередом. Читались проза и стихи, старый друг семьи Елагиных Григорий Николаевич Городчанинов, по своему обыкновению, прочитал очередной панегирик императору Александру, оканчивающийся строфой:

Во Александровой державе,
В благословенной сей стране,
Монархов русских вечной славе,
Ликуют музы в тишине.

Бывший губернский прокурор и разных орденов кавалер прочел басню про волка и лисицу, мечтающих стать пастухами овечьего стада и цинично рассуждающих на эту тему, а известный в городе романтик Рындовский, один из немногих бывших воздыхателей Серафимы, продолжавший бывать в ее доме, с большим воодушевлением прочел небольшую оду любви, в коей многих из присутствующих задели за живое следующие строки:

Пусть вдохновенные поэты
Гармонией своих стихов
Одушевляют все предметы, —
Я петь хочу одну любовь!

Конечно, все взоры обратились в сторону держательницы салона. Всем была известна, кроме монахов, конечно, история несчастной любви Серафимы Сергеевны к университетскому профессору доктору Факсу, которая, собственно, и служила источником пленительного дара и гармонических трудов казанской поэтессы. К тому же по традиции салонный вечер всегда закрывала собственными стихами сама Елагина.

Когда она поднялась с кресел, все притихли. А Серафима Сергеевна, обведя глазами присутствующих и выдержав паузу, подчеркивающую торжественность момента, начала проникновенно и монотонно:

Вянет цвет прекрасный,
Лист с дерев летит;
Вместо сладкогласных
Птичек ветр свистит.
Зелени лишились
Злачные луга,
Мрачны и безмолвны
Волжские брега.
И уже не явится
Все своей чредой.
Как не будет рядом
Друг сердечный мой.

Когда минут через пятьдесят она закончила сию оду «Смерть безнадежно любящей женщины, в отчаянии наложившей на себя руки», состоящую из почти двухсот строф, раздались аплодисменты. Кто-то из присутствующих здесь дам смахивал слезу, кто-то рукоплескал из участия и жалости к хозяйке салона, а кто-то искренне и радостно аплодировал оттого, что ода наконец, закончилась. Покрывшаяся румянцем от несмолкаемых аплодисментов, Серафима поклонилась и села на свое место, и тут чей-то женский голос недалеко от монахов негромко произнес:

— Все-таки какой мерзавец этот Факс! Так заставлять страдать бедную девушку…

При слове «Факс» пребывающие в нирване монахи разом открыли глаза. Их дхармы вдруг проснулись, чего не бывало уже в течение нескольких лет, а праны пришли в неистовое движение и побежали по тысячам тонких каналов, коими сплошь испещрено человеческое тело.

— А как зофут этого Факса, что заставляйт страдат фрейлейн Елагину? — переглянувшись с младшим монахом, спросил женщину монах старший.

— Альберт Карлович, — охотно ответила дама, польщенная тем, что не произнесшие доселе ни единого звука монахи заговорили именно с ней. Правда, у спросившего был какой-то странный акцент, но она не придала этому значения и добавила: — Он профессор университета и наш городской врач.

Монахи снова переглянулись и разом выдохнули, что означало крайнюю степень возбуждения. В их глазах зажглись красные светящиеся точки — это проснувшиеся дхармы требовали выхода их энергий.

— Ми хотим кое-что фам показайт, — произнес старший монах с акцентом, вовсе не похожим на китайский, и вопросительно посмотрел на Серафиму Сергеевну. — Ф благодарност за теплый прием и неопычайно интересный фечер. Ми имеем фосмошност это сделайт?

— Конечно, — любезно отозвалась хозяйка салона.

Гости, собравшиеся было уходить, заинтересованно расселись по своим прежним местам.

— Нам нушны дфа кирпича, шелесный федро и сфечи, — важно промолвил старший монах.

Через некоторое время слуги принесли два кирпича, ведро, а Серафима взяла со стола и подала им бронзовый подсвечник на пять свечей.

— Благодарю фас, — улыбнулся краешком губ монах и вдруг, засучив рукав, приставил горящие свечи к своей руке. Минуты три языки пламени лизали его руку, но на лице его не дрогнул ни один мускул. Когда