Нельзя сказать, что госпожа Каховская не любила балы. Отнюдь. Несмотря на шлейф пересудов, тянувшихся за ней и обвинявших в предпочтении мужских интересов дамским, все же и она не была лишена чисто женских пристрастий. Одним из таковых, несомненно, были танцы. Впрочем, и в это Александрин вносила изрядную долю самобытности.
Ибо что есть танец в череде бального ритуала? Основа, канва, по которой ваше умонастроение, ваши желания и намерения могут вышить любой прихотливый узор. Желаете себя показать да на других посмотреть? Пожалуйте вам плавный, величественный полонез. Беготня котильона очень бодряща и дает возможность поинтриговать любителям мистификаций. Для шаловливого флирта и игривого настроения весьма подходяща стремительная, ветреная мазурка. Когда-то она слыла у влюбленных первейшим танцем, но… в нынешние времена, господа, явился вальс! Некоторые ревнители старины полагают его крайне неприличным и компроментажным, однако пылкие молодые сердца с энтузиазмом приняли сей очаровательный тет-а-тет, открывающий весьма соблазнительные горизонты для амурных обольщений и признаний. Посему, судари мои, любой танец — это не только и не столько почти балетные па, а скорее своеобразный бальный разговор — гармоническое соединение куртуазной беседы и движения, взглядов и жестов, мелодии и настроения.
Александра Федоровна более всего обожала движение и отдавалась ему с затаенной страстью. Музыка отзывалась в ее теле мгновенным трепетным отзвуком. Она обволакивала и покоряла ее, заставляя следовать своему ритму, отрешая от тревог и забот, даря наслаждение и мимолетное сладостное забвение. Светская болтовня, по мнению Александры, только отвлекала от сосредоточенности на этом сладостном ощущении. Посему кавалеры находили госпожу Каховскую весьма приятной партнершей, но несколько отстраненной и молчаливой. Впрочем, несмотря на это, ее бальная карточка никогда не пустовала. Почти заполнена она была и на сей раз. Молодая состоятельная вдова не была обойдена вниманием кавалеров, несмотря на несколько эксцентричный характер.
Бал у Долгоруких на Пречистенке был, пожалуй, последним перед затишьем Великого поста. Александра неожиданно поймала себя на том, что готовилась к нему с несвойственным ей тщанием. Более трех часов раздумывала, примеряя один туалет за другим, подбирая под цвет и фасон наряда украшения, веера и цветы, замучила горничных и совершенно обессилела сама. Потом резонно задалась вопросом — отчего она занимается всей этой чепухой? Разозлившись, тут же остановила свой выбор на крайне строгом платье-шмиз из индийского муслина цвета янтаря. Камея, два браслета, кашемировая шаль и маленький веер из резной слоновой кости стали скромными дополнениями к ее наряду. Взглянув на себя в зеркало, она дала себе приказ успокоиться и выбросить из головы мысли о Вронском — слишком много чести для легкомысленного прожигателя жизни.
И все же некая нервозная взвинченность вновь нахлынула на Александру, едва она переступила порог бальной залы. Отвечая на приветствия знакомых и раскланиваясь, она невольно скользила взглядом по лицам присутствующих, отыскивая так раздражавшее и притягивающее ее красивое самоуверенное лицо. Не обнаружив героя своих треволнений, она испытала несомненное облегчение. Слава Богу, можно будет спокойно и приятно провести время, не рискуя каждый момент наткнуться на затаенно насмешливый взгляд или, хуже того, отвечать на его любезные фразы, в которых ей стали постоянно чудиться скрытые намеки. Очень хорошо! Великолепно! Только почему-то все предстоящее действо, надо признать честно, несколько утратило для нее свою остроту и привлекательность. Что ж, если ей станет скучно, то можно будет уехать пораньше.
Ближе к ужину, несколько утомившись после мазурки, Александра отправилась в дамскую комнату, чтобы поправить прическу и платье и немного передохнуть от разговоров и суеты бала. Настроение неумолимо ухудшалось, тоскливое чувство начало сжимать сердце, окрашивая все вокруг в тусклые безрадостные тона. Сразу после ужина — домой, решила она про себя, возвращаясь в залу по неярко освещенному коридору. Подняла глаза и почувствовала, как ее окатило жаркой волной. У боковых дверей спиной к ней стояли трое мужчин. Элегантную фигуру и золотистые кудри Вронского Александра узнала сразу. Мысли судорожно заметались в голове. Она замешкалась, и тут до нее долетели обрывки разговора:
— …вряд ли женщине приличны такие занятия. Эдак они скоро и в военную службу запросятся, — прозвучал насмешливый басок, принадлежавший военному в парадном генеральском мундире.
— Полагаю, мастерство и умение вызывают уважение независимо от того, мужчина или дама владеют им, — чуть лениво ответил Вронский.
— Однако есть роды занятий, решительно не предназначенные для дам, — возразил генерал.
— Как верно. Как верно вы заметили, ваше превосходительство, — чуть заискивающим тоном вступил в разговор третий господин в статском костюме. — Однако мадам Каховскую и дамой-то назвать будет большим преувеличением. Мало того, что в бегах самолично участвовала, она еще уломала мсье Гарнерена на монгольфьере ее поднять, да и мужа своего…
— Прошу не забываться, сударь, — резко одернул говорившего Вронский. Александре показалось даже, что он будто весь подобрался, как перед прыжком. — Вы изволите судить о даме.
— Да я что… ничего… однако… — залепетал его собеседник.
— Ежели ваше «однако» вы желаете обсудить со мною подробно, — с угрозой в голосе произнес Константин Львович, — я смогу вам предоставить такую возможность в ином месте.
Александра похолодела. Он что, с ума сошел? Его фраза прозвучала как вызов. Да на этого плюгавого даже удара кочерги жалко.
— Приношу извинения, господа, не хотел никого задеть… Позвольте удалиться… — торопливо ретировался любитель сплетен.
— Что вы, право, Константин Львович, напугали человека до полусмерти, — укорил Вронского генерал. — Стоит ли на таковских и внимание-то обращать?
— Не терплю подлецов и подхалимов, Захар Дмитриевич, — ответил тот. — Такие погубят репутацию достойного человека и не поморщатся.
— А она достойная? — дружески полюбопытствовал генерал.
— Достойная и… необычная, — чуть помедлив, произнес Вронский. — Хотя вас, друг мой, это совершенно не касается.
В этот момент раздались первые такты вальса, и Захар Дмитриевич заторопился прочь:
— Прости, Вронский, я ангажировал на вальс супругу, так что, сам понимаешь, промедление будет смерти подобно.
— Вот она «сладостная» участь молодожена! — усмехнулся Константин.
— Мне кажется, вы завидуете, — уже через плечо бросил его собеседник, направляясь в залу.
— Упаси Бог, — буркнул в ответ Вронский.
Александра затаила дыхание. Константин Львович лениво прислонился плечом к дверному косяку, потом будто насторожился, замер и обернулся назад. Глаза его блеснули в полумраке, уголки губ поползли вверх. Александра вспыхнула, но, взяв себя в руки, решительно направилась в его сторону. Войти в залу, минуя Вронского, было невозможно.
— И давно вы здесь стоите? — проигнорировав ее приветствие, спросил Константин Львович.
— А это имеет значение? Что-то произошло? — увильнула от прямого ответа Каховская.
Она была в растерянности и смущении. Услышанное совершенно не вписывалось в ее представление о Вронском, а скорее вступало в противоречие и посему весьма тревожило Александру.
— Я задал вам один вопрос, а вы мне целых два. Кто будет отвечать первым? — в своей обычной манере, от которой у нее все начинало таять внутри, произнес он. — Впрочем, мы можем продолжить разговор во время вальса, если вы не ангажированы на него кем-либо другим и соблаговолите принять мое приглашение, — склонил светлую голову Константин Львович.
Каховская чуть помедлила. Странная все-таки вещь — предчувствие. Этот вальс она как будто специально приберегала, оставив свободным. Неужели для него? Она смотрела в темные, при слабом освещении коридора, глаза Вронского, ощущая напряжение собственного тела и понимая, что он опасен, и даже очень. И сие крайне волновало Каховскую.
— Вы боитесь? — приподнял брови Константин.
— Отнюдь, — молвила Александра и решительно вложила ладошку в протянутую руку Вронского. — Танец с вами вряд ли будет опаснее или упоительнее полета на монгольфьере.
