— Вы меня убиваете, мадам, — нарочито огорченно заметил Вронский. — Тягаться с мешком, надутым воздухом, мне еще не приходилось.
— Не исключено, что сравнение окажется не в вашу пользу, сударь, — не удержалась от язвительного замечания Александра.
— Я бы на вашем месте не рискнул держать на это пари, — чуть поддразнивая ее, предупредил Вронский.
— Бахвал! — снисходительно усмехнулась Каховская.
Они вошли в круг танцующих. Александра Федоровна положила руку на плечо Константина Львовича, ощутила его обжигающее прикосновение, и… мир дрогнул, как будто по поверхности спокойного лесного озера пробежала едва заметная рябь, неуловимо изменив отражение в воде. Яркий свет свечей в хрустальных люстрах, оживленные лица присутствующих, блеск и многоцветие нарядов оставались все те же, только теперь они воспринимались как некие отдаленные и лишенные реального смысла «живые картины». Александра полуприкрыла глаза, вверяясь плавному течению мелодии, но привычного наслаждения от единения движений собственного тела с музыкой не наступило. А пришло потрясшее ощущение слияния с мужчиной, который держал ее в своих объятиях и уверенно вел в танце. Она чувствовала легчайшие мимолетные движения его рук и тела и с незнакомым для себя упоением уступала их властной силе. Ладони горели от нестерпимого, как зуд, желания провести ими по его плечам, шее, груди, почувствовать под пальцами горячую обнаженную кожу, чуть приподнять голову и ощутить на лице его дыхание, затем губы. Александре казалось, что она почти видит жгучий, полыхающий зарницами вихрь, стремительно овладевавший их телами.
— Алекс, взгляните на меня, — словно издалека услышала она хрипловатый голос Вронского, из которого вдруг исчезли бархатные обольстительные обертоны. — Еще мгновение, и мы решительно скандализируем публику.
С трудом осознав сказанное, Александра подняла глаза и попыталась изобразить на лице учтивую улыбку. Наваждение постепенно отступило.
— Вы боитесь? — лукаво приподняла она темную бровь.
— Туше, мой ангел, — улыбнулся Константин, вновь вызвав в ее теле блаженную истому. — Но я опасаюсь не за свою, а за вашу репутацию.
— В таком случае, милостивый государь, перестаньте смотреть так, будто намереваетесь мною поужинать, — откровенно заявила Каховская и попыталась увеличить расстояние между ними. — Это действует мне на нервы.
— Вы бесподобны! — развеселился Вронский. — Льщу себя надеждой, что вызываю у вас не только досаду.
— Да уж, не сомневайтесь. Кроме досады, еще раздражение, возмущение, негодование…
— Довольно, довольно… — шутливо взмолился Константин. — Я ценю глубину и пылкость ваших чувств ко мне, Алекс, и в связи с этим полагаю, что состязание с монгольфьером закончилось в мою пользу? Признайтесь. Только откровенно.
— Не смейте фамильярничать, милостивый государь. Меня зовут — Александра Федоровна и… я всегда говорю то, что думаю. — Александра вздохнула. — Вы, Константин Львович, для любой женщины не мужчина, а стихийное бедствие, вроде землетрясения или потопа. Вам сие, несомненно, льстит, но только, как мне кажется, начинает… тяготить. От скуки вас стали привлекать несколько экзотические… «трофеи». Возможно, вы обратили свои взоры на меня только потому, что в свете я имею репутацию эксцентричной особы, равнодушной к мужчинам.
— Вы поразите меня в самое сердце, мадам, если признаетесь, что предпочитаете женщин, — с выражением комического испуга на лице произнес Вронский.
— О чем это вы? — несколько растерявшись, удивилась Каховская.
— Не обращайте внимания, — отмахнулся Константин Львович. — Неуместная попытка пошутить. Лучше вернемся к тому моменту нашей весьма захватывающей беседы, когда я «обратил свои взоры»… и что-то про «эксцентричную особу».
— Вы надо мной потешаетесь, — скорее констатировала факт, чем спросила Александра, — несносный вы человек. К счастью, вальс заканчивается, и я буду избавлена от вашего раздражающего присутствия.
— Вы не милосердны к слабостям ближних, Алекс, — посетовал Вронский, провожая партнершу в глубь бального зала.
— Деликатность — не мой конек, что вижу, о том и пою.
— Это-то меня и возбуждает. Я желаю вас, любовь моя, и заполучу во что бы то ни стало, — едва слышно шепнул Вронский и уже громче добавил: — Покорнейше благодарю вас, Александра Федоровна, за восхитительный тур вальса.
«Дьявол тебя побери! — мелькнуло в голове Каховской. — Тут наши желания, видимо, совпадают».
15
«Дело, кажется, идет на лад», — рассуждал сам с собой Вронский, возвращаясь с бала. Поразительная женщина. Она его удивляла, забавляла, трогала. То казалась уверенной и неприступной, то неожиданно ранимой и по-детски наивной. Ее искренность и прямодушие, так редко им встречаемые в женщинах, подкупали его. Даже в ее нелепых манерах и явных нарушениях светского этикета, присутствовала изрядная доля природной естественности, что-то «настоящее» — так он определил для себя качество, более всего возбуждавшее его интерес к ней. А во время вальса произошло то, чему Вронский не мог найти объяснения. Когда зазвучала музыка и она задвигалась в его объятиях, чуть опустив трепетные веки, отзываясь всем своим существом на малейший его жест, покорно подчиняясь каждому движению, он ощутил удивительный прилив силы и восторга. Захотелось торжествующе рассмеяться от полноты жизни, прижать ее к себе, раствориться в обрушившемся на них вихре страсти и вожделения, и только удивленный взгляд и насмешливо приподнятая бровь старинного приятеля генерала Захара Олсуфьева несколько отрезвили его, вернув к действительности. Поразительно, как он мог так потерять голову?
Даже сейчас, вспоминая об этих минутах, Вронский чувствовал мучительное напряжение в паху и мелкую, едва заметную дрожь в теле. Бог мой, ему же не шестнадцать, а тридцать четыре года! В его постели перебывало женщин столько, что другому хватило бы на десяток жизней, а он «трепещет», как зеленый юнец, от одного прикосновения к ее руке. Что с ним творится? Рассуждая трезво — мадам Каховскую красавицей не назовешь. Элегантной? Изысканной? Утонченной? Пожалуй, нет. Чудачка. Скандалезная особа. Жгучая смесь буйных волос, смуглой кожи, темперамента и железной воли. Твердолобая! От таких следовало бы держаться подальше, но, хорошо зная себя, Вронский понимал, что уже пустился в азарт и не сможет остановиться. Как гончая, взявшая след, он будет ее преследовать до тех пор, пока не сделает своей, пока не заполучит, как она там сказала — «экзотический трофей».
А что? Весьма удачная мысль! От кого-то он слышал, что в число увлечений мадам Каховской входит не только театр, но и охота. Превосходно! Неделю назад Вронский получил приглашение от Захара Олсуфьева поохотиться в окрестностях Гориц, что в Тверской губернии. Необходимо устроить так, чтобы она тоже получила приглашение. Маловероятно, что Александра Федоровна устоит перед таким искушением. Таким образом, она будет охотиться на дичь, а он на нее, и каждый получит желаемое.
Сам Константин Львович охотником был азартным. Ибо что есть охота, как не страсть? С годами многие чувства человека скудеют и теряют былую силу. Даже любовь к женщине после известного времени ослабевает, успокаивается и, наконец, совершенно исчезает. Но страсть к охоте только увеличивается, и в пожилом человеке, так же как в молодом, горит светло и ярко. Ее чары одинаково влекут к ней царей и простых смертных, бедных и богатых, молодых и старых.
Несомненно, охотники бывают разные. Одни видят в ней только забаву, удовольствие или здоровый спорт, другие — серьезное и любимое занятие, третьи — кусок хлеба, и от самого охотника зависит результат охоты. Но все же сокровенную суть ее составляет не убой медведя, лося, волка и иных зверей и
