несомненно, имелись у Эмилия Федоровича, ценил и уважал. Поэтому, когда тот вошел, предложил ему сесть и приготовился слушать. После четкого и обстоятельнейшего доклада о состоянии дел Блосфельд, немного помявшись, сказал:
— У меня, ваше сиятельство, есть еще одно замечание.
— Да, слушаю вас, — благожелательно произнес князь.
— Мне кажется, что господин Кекин имеет на графиню слишком большое влияние, которое может быть использовано им в корыстных целях, — твердо глядя в глаза графа, сказал секретарь.
— Ну что вы, какие корыстные цели, — отмахнулся от него Волоцкий. — Нафанаил Филиппович отказался от жалованья и вознаграждений и не принимает никаких моих подарков, которые я время от времени тщетно пытаюсь вручить ему. Нет, Эмилий Федорович, в действиях моего друга господина Кекина нет совершенно никаких корыстных побуждений.
— Говоря о корыстных намерениях господина Кекина, я вовсе не имею в виду деньги или подобные ценности, — вкрадчиво произнес Блосфельд, быстро стерев с лица кислую мину, непроизвольно вызванную тем, что граф назвал отставного поручика своим другом.
— Тогда что вы имеете в виду? — спросил Волоцкий.
— Вашу дочь, — без раздумья ответил секретарь.
— Мою дочь?!
— Именно, ваше сиятельство. Как известно, он купил в Москве книгу, которая научает воздействию на людей при помощи магических пассов и раппортов. И я собственными глазами видел, как он тренировался этим пассам.
— Ну и что. Он просто хочет скорее и лучше помочь Наташе избавиться от болезни.
— А мне кажется, он хочет просто научиться лучше манипулировать вашей дочерью. Вернее, ее чувствами.
— Что вы хотите этим сказать? — немного встревоженно спросил граф, понимая уже, к чему клонит секретарь.
— Я хочу сказать, что ему, когда он полностью подчинит графиню своей воле, ничего не помешает воспользоваться этим… как мужчине.
— Что вы такое говорите! — вскричал граф. — Господин Кекин порядочный и честный человек. В этом я неоднократно имел возможность убедиться.
— Я не отрицаю, что господин Кекин делает много для Наталии Платоновны. Но она — красивая, слабая в своей болезни женщина, а он — здоровый привлекательный мужчина. Посмотрите, как он иной раз смотрит на нее.
— Нет, Нафанаил Филиппович никогда не посмеет воспользоваться слабостью моей дочери. Не помыслит даже. Не та у него порода. Да и влияние на нее у него ограниченно. Когда графиня выходит из своего болезненного состояния, она терпеть его не может.
— Однако, как мне кажется, его власть над ее сиятельством достигла таких пределов, что уже в его силах приказать ей что-либо, пока она находится в исступлении, с тем чтобы она исполнила это приказание, когда исступление пройдет.
— Это невозможно, — твердо ответил граф.
— А вы попробуйте, — не отступал от своего Блосфельд. — Попросите господина Кекина, чтобы он внушил графине в болезненном ее состоянии, скажем, одарить его чем-нибудь в часы ее бодрствования. И посмотрите, что из этого выйдет.
— И что?
— Ничего, просто попробуйте.
— И не подумаю, — возразил ему Волоцкий, хмурясь. — А вам не пристало давать мне советы… касательно моей дочери.
— Простите, ваше сиятельство, я только хотел…
— Вы свободны.
Блосфельд поднялся и с поклоном вышел из кабинета. Несмотря на то что его предприятие, казалось, не имело успеха, губы его растягивала улыбка. Графа он знал давно, едва ли не с самого своего рождения, и прекрасно видел, что смерть жены и болезнь дочери наложили на его характер весьма заметный для домашних отпечаток: вместо волевого и сильного некогда человека Платон Васильевич все более и более превращался в человека внушаемого и слабого. Поэтому Эмилий Федорович и улыбался, нимало не сомневаясь, что после некоторого раздумья, граф сделает все именно так, как советовал он, Блосфельд.
Секретарь не ошибся. На следующее утро, когда Нафанаил Филиппович, одевшись, ожидал приглашения от графини, вместо ее камер-лакея или Анфиски в дверь его комнаты постучал граф. Несколько напряженно улыбаясь, чего не заметил отставной поручик, снедаемый нетерпением быстрее увидеться с Натали, Волоцкий предложил Кекину следующее:
— Нафанаил Филлипович, я вот что подумал. Попробуйте, ради налаживания добрых отношений с Наташей, чтобы она позвала вас в часы своего бодрствования и подарила вам, скажем, одну из лучших своих роз.
— Как это? — удивился Кекин. — Вам же известна ее крайняя неприязнь ко мне в эти часы?
— Вы попросите, нет, потребуете сделать это во время ее утреннего состояния. Скажете, что сомневаетесь в своих силах, что в доказательство вашего благотворного влияния на нее, она должна позвать вас в определенный час и подарить розу.
— Думаю, это будет нескромно с моей стороны.
— Какая же это нескромность, мой друг, если инициатива в подобном опыте исходит не от вас, а от меня? — казалось бы, искренне удивился граф. — К тому же вам было бы нелишне узнать, способна ли сила ее воли оказывать воздействие из одного ее состояния в другое. Согласитесь, это бы было полезно знать для ее лечения. Когда же она выйдет из болезненного состояния, ей никто не скажет о вашем требовании. Да никого у нее и не будет, кроме вас и меня.
Делать было нечего, к тому же в словах графа был и кое-какой резон. Ведь если Натали из своего магнетического состояния сможет влиять на свои поступки в состоянии здравом, тогда она перестанет испытывать к нему отвращение?
К графине они зашли вдвоем. Волоцкий, попросив доктора выйти, уселся в кресла и приготовился стать свидетелем состоявшегося с Кекиным уговора. Натали, как обычно, начала с Нафанаилом Филипповичем разговор, в коем уверяла его, что ее болезнь скоро совершенно пойдет на убыль, что заслуга в том, несомненно, принадлежит Кекину, ибо воля его — она это чувствует — в желании помочь ее исцелению крепнет изо дня в день.
— Но я чувствую, что у тебя ко мне есть какая-то просьба? — спросила Натали.
— Да, — ответил Кекин, уже мало удивляясь ее возможностям ясновидения.
— Позволь, я узнаю это сама?
— Да, так и мне было бы проще, — ответил Нафанаил, посмотрев на графа.
Натали поднялась с канапе и подошла к Кекину так близко, что он почувствовал на себе ее дыхание, чистое и свежее, как пахнет от детей, только что вернувшихся с прогулки по зимнему саду.
— Знаю, — почти прошептала она. — Ты хочешь, чтобы я позвала тебя и подарила свою любимую розу.
— Да, — нерешительно ответил Кекин, опять посмотрев на графа. — В два часа пополудни. Только боюсь, вы о нем не вспомните.
11
Натали очнулась в первом часу, без всяких судорог и боли. Обрадовавшись этому обстоятельству, а еще более тому, что рядом не было неприятного ей Кекина, она легко поднялась с канапе и стала порхать по комнате. Граф из своего кресла с удовольствием наблюдал за ее движениями, в которых не было даже и намека на страшную болезнь.
