Москва встретила его моросящим холодным дождем, сырыми мостовыми, закрытыми экипажами и редкими прохожими, спешащими побыстрее укрыться от непогоды. Спросив у полицейского поручика про ближайшую ювелирную мастерскую, Кекин поехал в Немецкую слободу и, миновав сады и заключенные в подземные трубы Кукуй и Чечору, въехал в этот, престижный на сей день, район древней столицы. Заприметив вывеску ювелирной лавки, при коей была и мастерская, свернул к ней и остановился. Небольшая лавка, или, по-новомодному, магазейн, встретила его звоном дверного колокольца, на который вышел немолодой уже хозяин.
— Что угодно господину? — спросил он с небольшим немецким акцентом.
— Я хотел бы попросить вас изготовить мне оправу с золотой цепочкой вот для этого, — произнес Нафанаил, доставая стеклышки с лепестками розы между ними.
— Вы хотите, чтобы я изготовил вам медальон? — принял хозяин стеклышки из рук Кекина, оглядывая их профессиональным оком.
— Именно, — подтвердил Нафанаил.
— Оправу тоже хотите золотую?
— Да.
— Золото мое, ваше?
— Ваше.
— Сорок пять рублей, — назвал цену заказа золотых дел мастер.
— Хорошо, — легко согласился Кекин, что немного удивило хозяина. Очевидно, он ожидал, что молодой, скромно одетый человек, будет непременно с ним торговаться. — Когда будет готово?
— Зайдите денька через два, — не раздумывая, произнес хозяин.
— А раньше никак нельзя? — спросил Нафанаил, не желая столь надолго расставаться со своим сокровищем.
— Можно, если я отложу некоторые свои заказы на потом, — так же легко согласился мастер и добавил: — Пятьдесят рублей.
— А если вы отложите все свои заказы на потом и приметесь за работу немедля?
— Шестьдесят рублей, — невозмутимо произнес мастер.
— Когда зайти? — улыбнулся Кекин.
— Через три часа, не менее, — на сей раз немного подумав, произнес ювелир.
— Через три часа я у вас, — заверил его Нафанаил Филиппович.
А дождь шел и шел, не собираясь переставать, небо сплошь было затянуто серой пеленой, воздух и даже лица прохожих также казались серыми, будто заштрихованными косыми линиями дождя.
Нафанаил Филиппович решил покуда заглянуть к своему знакомцу по гвардии графу Федору Толстому, вышедшему в отставку почти в одно время с ним. Сошлись они на ниве писания стихов, а потом после эпиграмм друг на друга дело едва не дошло до дуэли. Примирил их общий знакомец армейский майор Тауберг, после чего, пожав руки, они стали добрыми приятелями, и Кекин, будучи в Первопрестольной, всегда находил время посетить графа.
Федор Иванович Толстой, путешественник, поэт, бретер, кутила и преданнейший друг своих друзей жил в собственном одноэтажном доме с неизменным мезонином на углу Сивцева Вражка и Калошина переулка. К счастью, он оказался дома и, оттолкнув камердинера, встречать Кекина вышел сам, усатый, веселый и, как всегда, энергичный. После крепких рукопожатий и похлопываний по плечам — такая вот была у графа привычка, — перешли к разговорам: что, как и где.
— Вот, собираюсь съездить на Алеутские острова, — заявил Нафанаилу Филипповичу Толстой. — Хочу посмотреть на действующие вулканы. Их на этих островах, сказывают, штук тридцать.
Толстой был старше Кекина, с ранней проседью в волосах, но в повадках и хотениях являл собой не более чем мальчишку. Это подкупало мужчин и нравилось женщинам, то и дело бравшихся опекать графа, наивно полагая, что его можно приручить. Ан нет, приручению сей зверь не поддавался и, получив от очередной опекунши желаемое, охладевал и ясно давал понять, что в опеке более не нуждается.
— А что, ближе нет действующих вулканов? — усмехнулся Кекин.
— Есть, — отозвался Толстой. — Только зачем мне ближе?
Посмеялись, выпили вина. Федор Иванович принялся было расспрашивать Кекина о его занятиях, но Нафанаил Филиппович ловко ушел от ответа и перевел разговор на поэзию, спросив, есть ли на сем поприще новые имена, достойные внимания, а то, дескать, живя в провинции, он в сем вопросе совершенно не сведущ.
Толстой назвал несколько фамилий, знакомых Кекину. А потом сказал:
— Еще есть Пушкин.
— Что за Пушкин? — поинтересовался Нафанаил Филиппович.
— Александр Сергеевич, племянник Василия Львовича, — ответил Толстой. — Весьма
Каково, а?
Василия Львовича Пушкина Кекин, конечно, знал. Его знали все, хоть сколь-нибудь прикосновенные к поэзии. Нафанаил Филиппович однажды даже был у него на Старой Басманной, как раз тогда, когда Василий Львович, гордо задирая и без того выдающийся подбородок, читал своего знаменитого «Опасного соседа», ходившего по рукам в списках даже в уездных городах. Но вот строки про любовь молодого поэта со знаменитой фамилией заставили Кекина переменить ход мыслей. Он помрачнел и как-то сник. Это не ускользнуло от острого взора Толстого.
— Уж часом не любовная ли докука мучит тебя, брат? — спросил он, пытаясь поймать взгляд приятеля.
— Да… Нет… — неопределенно буркнул Нафанаил и вдруг засобирался: — Прости, Федор Иванович, у меня тут еще одно дело.
— Дело так дело, — ответил граф и проводил Кекина до самой коляски, не обращая никакого внимания на дождь.
А медальон получился великолепнейший. Принимая его из рук ювелира, Нафанаил Филиппович поначалу не мог оторвать от него глаз, до того он мастерски был исполнен. Расплатившись с хозяином, он сел в коляску, надел медальон и тронулся в обратный путь.
Он прибыл в имение поздно вечером.
— Где вы были? — недовольно спросил его Волоцкий с гримасой, близкой той, с которой смотрела на Нафанаила Филипповича графиня в часы здорового бодрствования.
— Ездил в Москву, — удивляясь интонации и выражению лица графа, ответил Кекин. — А что случилось?
— Вам лучше знать, — сухо произнес Платон Васильевич и удалился, не пожелав, по своему обыкновению, покойной ночи.
Следуя к себе, отставному поручику повстречалась Августа Карловна. На его поклон она лишь
