статуса при дворе.
— Я твоя мать! Без меня тебя не было бы на свете! Без меня, кстати, у тебя не было бы и Гюльбейяр. Не забывай об этом, сын, когда станешь султаном. Теперь, почему ты до сих пор не объявил меня валидэ? В гареме ныне всем заправляет двадцатидвухлетняя девчонка, которая приказала выгнать меня из моих покоев и хочет удалить в Шатер стареющих женщин, а сама все еще одевается как ребенок и носит в волосах какие-то побрякушки! Что это такое?!
Сулейман смутился:
— Прости, мама. Разумеется, о том, чтобы Гюльбейяр переселилась в Садовый двор, не может быть и речи. Это дом моей матери и теток, и вы будете жить там так долго, как того захотите. Я поговорю со своей кадиной.
Сайра несколько смягчилась и изменила тактику:
— Ты с ней полегче, сын. Гюльбейяр молода и все эти годы была предоставлена самой себе. У нее не было воспитательницы из числа умудренных жизнью женщин. Она избалована и не имела возможности повзрослеть в компании тех, кто старше и опытнее. Тем более что у тебя нет ни одной женщины в гареме, кроме нее. Она подарила тебе пока единственного сына. Ничего удивительного в том, что девушка так высоко задрала свой носик.
— Ты права, мама. И потом, мы все это время жили вдали от столицы и двора, что тоже не пошло ей на пользу.
— У твоего отца было четыре кадины, и все мы воспитывались госпожой Рефет. У Гюльбейяр никого нет. Ты должен объявить меня валидэ. Только после этого я получу право стать ее воспитательницей. Согласись, сын, что я требую то, что мне положено по закону.
— Я сделаю это, мама!
— Сегодня. Еще до того, как солнце закатится над Золотым Рогом, Сулейман.
— Хорошо, до заката, мама. Ты станешь валидэ Хафизе.
— Хафизе? Но меня зовут Сайра.
— Никому за пределами дворца не известны имена кадии моего отца. Хаджи-бей назвал тебя Сайрой, что в переводе означает «пламя», ибо он видел в тебе то, что хорошему сыну нельзя увидеть в своей матери. Народ имел всего несколько случаев, чтобы лицезреть вас во время выездов за ворота дворца, и окрестил всех четырех по-своему. Тебя называют «Огненноволосая», Фирузи — «Справедливой», Зулейку называли «Китаянкой», а Сарину — «Черноволосой».
Я всегда уважал тебя, мама, и считаю тебя источником своего ума. Поэтому отныне ты станешь Хафизе, то есть «мудрая». Если хочешь быть валидэ, то тебе придется согласиться на смену имени.
— Хорошо, сын. Для того чтобы сделать тебе приятное, я стану Хафизе. Остается только надеяться, что я не разочарую тех, кто воспримет мое новое имя серьезно.
Губы Сулеймана тронула мягкая улыбка, — Лично меня ты ни разу не разочаровывала, мама. Я знаю, ты также никогда не разочаровывала отца. Даже в самом конце его жизни, когда он стал уже совсем другим. А раз тебе удалось угодить двум султанам из династии Османов, сама посуди, разве ты можешь не угодить нашему народу?
— Селим был прав, когда говорил, что ты стал большим дипломатом. Если бы из тебя еще получился равноценный воин и законодатель, возможно, история и запомнила бы тебя. Ну ладно… О Аллах, как же я голодна! Последние несколько недель я почти ничего не ела. — Чмокнув сына в щеку, она напомнила ему на прощание:
— Итак, до заката.
Она ушла. Как только это произошло, в комнате вновь появилась Гюльбейяр:
— Чего она требует?
— Признания своих прав, о чем я непростительно забыл, — ответил Сулейман. — Сегодня вечером я объявлю ее султанской валидэ.
Гюльбейяр фыркнула:
— О, мой господин, какой старомодный обычай!
Сулейман внимательно взглянул на свою красивую кадину, которая стояла перед ним, обиженно поджав губки. Он не мог не заметить, как сверкнули в медового оттенка волосах Гюльбейяр побрякушки, о которых говорила ему мать. «Да, она избалована. Мать и тут права. Воистину на нее всегда можно положиться».
— Ты будешь подчиняться ей, — проговорил он, — и оказывать знаки должного уважения. Еще до захода солнца она станет «Королевой всех, кто под вуалью», и относиться к ней придется соответственно. Загляни к ней сегодня до вечера вместе с Мустафой. Поздравь с новым назначением. Может, она подскажет тебе, как лучше одеваться. Ты похожа скорее не на султанскую кадину, а на жену загородного помещика!
Гюльбейяр изумленно взглянула на него, губки ее задрожали, и она стала всхлипывать:
— Ты так жесток, несправедлив ко мне! Раньше тебе всегда нравилось, как я одеваюсь! Это твоя мать настраивает тебя против меня!
Молодой султан обнял Гюльбейяр:
— Не плачь. Ты нравишься моей матери. Между прочим, именно она дала понять, что отныне тебе следует одеваться в те одежды, которые должна носить бас-кадина султана. Она считает, что твоя природная красота достойна лучших нарядов, — вновь пустив в ход свою дипломатию, произнес Сулейман.
Гюльбейяр стала успокаиваться.
— Не смотри на меня, — прошептала она. — У меня покраснели и опухли глаза.
— У тебя очень красивые глаза, мой маленький цветочек. А теперь я должен оставить тебя. Дела.
Он поднялся, поцеловал ее и вышел из комнаты. Гюльбейяр проводила его взглядом, затем достала зеркальце и принялась внимательно изучать себя.
Вечером во дворце и в столице уже всем стало известно, что Сулейман публично объявил свою мать султанской валидэ Хафизе. Старшие женщины сераля вздохнули с облегчением, ибо за те несколько недель, что Сайра безвыходно провела у себя в покоях в трауре и скорби, из-за невежества Гюльбейяр отлаженная гаремная система начала трещать по швам.
Не имея над собой авторитетной начальницы, молоденькие девушки совершенно разленились. Дисциплина в гареме исчезла, и то и дело стали возникать мелочные скандалы и ссоры. Теперь же в среде гедиклис царили неуверенность и настороженность. Они знали, что у Сайры зоркий глаз и она не терпит праздности в любом виде.
На следующее утро валидэ, проснувшись, плотно позавтракала. Голова была ясная, и в мозгу вертелось множество планов, которые хотелось поскорее претворить в жизнь. Перед сном она тщательно осмыслила сущность своего нового положения. Она была любимой женой покойного султана и матерью нынешнего. Сайра понимала, что никогда уже она не будет ни жить, ни любить, как нормальная женщина. У нее ничего теперь не осталось, кроме власти. Но зато какой власти! Отныне ее слово было законом не только в стенах гарема, но и по всей империи. Порой к ней за советом в государственных делах будет обращаться и сын, ставший султаном. Подобное возвышение многих изменило бы к худшему и привело бы к многочисленным злоупотреблениям своим положением, но в Сайре-Хафизе, воспитанной Рефет, Хаджи-беем и Селимом, возобладал рассудок.
Переговорив с ага Кизляром, она решила, что все девушки старше двадцати лет будут с честью отпущены из гарема и отданы в жены тем людям, которых Сулейман хотел бы наградить в ознаменование своего восшествия на отцовский трон. Каждая девушка получит хорошее приданое, и не только в виде своего гардероба и личных украшений, но и денежное. Девственницы, воспитанные и получившие образование в султанском гареме, высоко ценились в обществе как невесты, поэтому первое решение валидэ было встречено с шумным одобрением.
Из оставшихся в гареме было много тех, кто по возрасту уже не мог рожать детей и приносить другой пользы. Все они были удалены в Шатер стареющих женщин, где им обеспечили все условия для того, чтобы в покое и комфорте дожить свои дни.
Фирузи и Сарина весьма обрадовались той перемене, какая произошла в подруге в связи с ее новым назначением. Сайра вновь стала прежней. Смерть Селима, а затем и прострация бас-кадины, затянувшаяся
