Инспектор сосчитал пассажиров и велел их ссадить. Нехотя, с унылым видом разнородный «люд» сползал по бокам машины и, недоуменно поглядывая друг на друга, затоптался на месте.
Пока инспектор что-то записывал, Гриша подбежал к одному из пассажиров и шепнул:
— Чего стали? Айдате вперёд, подъедем, — подберем.
Люди медленно потянулись вдоль дороги…
Тем временем инспектор закончил записи и, забрав Толины «права» (шоферское удостоверение), внушительно произнес:
— Зайдете завтра или послезавтра в наш отдел автоинспекции.
Он при этом назвал улицу и номер дома.
Отпустив машину изящным жестом, он уже сигнализировал остановку другой только что показавшейся машине.
— Чтоб ему!.. — чертыхался Гриша, когда они отъехали на безопасную дистанцию. Затем они догнали прежних пассажиров и, снова посадив их, продолжали путь. Вечерело. Большая красная луна повисла над степью, и опять стало казаться, что степь кругом все та же: что невидимая стена пространства смеется над ними, безмолвно отступая в бесконечность…
Толя попытался снова вернуться к своим воспоминаниям, которые будили в нем какое-то щемящее и сладостное чувство боли, но уже иные вставали перед ним картины, вернеё — одна картина, когда он после войны не нашел на старом месте ни самой Тани, ни её деревушки: на месте последней были обгорелые остатки, полуразрушенные воронки снарядов, остатки блиндажей и ржавая проволока, видимо, — тут шел жестокий бой… И сколько он ни пытался отыскать Таню, сколько ни спрашивал, никто ничего не мог ему сообщить — пропала…
Вместе с тем пропала и согревающая его жизнь мечта. А как холодно жить без такой мечты!.. Он начал пить и понемногу опускаться. Затем услышал зов партии на целинные земли. Сознание смутно подсказывало ему, что боль можно лечить в труде, и самое лучшее, если это труд на общее благо. Сам он этого ясно не сформулировал, да и никто ему не приводил исторических примеров подвижников общего блага, которые нашли своё существование, свою личную жизнь, лишенную смысла, без устремления служить человечеству.
И он пришел сюда, на целину, и, действительно, стал забывать свою боль, если только что-нибудь не толкало к воспоминаниям.
Ночь развернулась кругом. Прорезывая её фарами, машина неслась вперёд, в темноту…
Толя приехал в город и явился в отделение автоинспекции. Его принял щеголеватый капитан. Последнему, видимо, понравилась военная выправка и четкая манера обращения Толи — он был милостлив. Назначив небольшой штраф, он выписал талон, по которому велел внести деньги в кассу Госбанка.
В банке толпилось немало народу — пришлось стать в очередь у окошка. В деловой суете через плечи и головы вперёди стоящих иногда мелькала голова кассирши, вернеё, он видел только её прическу, и она привлекла его внимание — тяжелые золотистые косы были собраны короной на голове.
— Ах, да вы не там расписались! — услышал он голос кассирши, — вот, вот где нужно, — указывая неуклюжему толстяку с тупой физиономией, на миг все её лицо с большими серыми глазами показалось в окошке…
Точно что-то стегнуло Толю — он чуть-чуть не вскрикнул: «Таня!», но удержался и, вместо этого, совершил краткий рывок вперёд — одними плечами…
Впереди стоящий обернулся:
— Зачем толкаетесь, молодой человек? — Поучительно добавил: — Нехорошо.
Толя задышал учащенно. Холодной змейкой проскользнуло сомнение:
— А может быть, и не она.
Но уже непоколебимая уверенность кричала:
— Она! Она!
Толя задвигался, поглядел вокруг себя.
Барьер решетчатый и барьер равнодушных людей отделял его от Тани. Тогда он застегнулся на все пуговицы, стал страшно спокоен, как ему казалось: все внимание он сосредоточил на заветном окошечке и медленно продвигался вперёд. Мысли набегали одна на другую. Таня могла быть замужем — ведь прошло шестнадцать лет… У неё могла быть семья, дети. только в старых романах по двадцать лет ждут возлюбленного… Нынешние не теряют времени…
Вот уже три клиента вперёди, вот и два… И один… Еще шаг — и он у окошка. Серые, немного усталые глаза уставились на него и внезапно расширились. Они произнесли одновременно:
— Т-толя!
— Т-таня!
И оба запнулись на первом слове. Они хотели что-то еще сказать, но не могли, потому что чувствовали барьер… Не тот, решетчатый, а людской, враждебно насторожившийся и ловящий каждое слово. «Почему молчание в кассе? Почему нас задерживают, когда мы спешим?» — казалось, спрашивал барьер.
Глаза Тани быстро наполнились слезами — они падали на счетные косточки, на квитанции…
— Таня, Танюша, ты мне скажи только одно: ты не замужем? — тихо спросил Толя.
— Нет! — улыбнулась сквозь слезы, ответила она; потом, подумав, прибавила:
— Где ты живешь?
— Это неважно. Я нашел тебя. Я так долго тебя искал…
Из-за спины Толи просунулась гневная физиономия в огромных очках. Физиономия ехидно прошипела:
— Мы в семейном доме или в Госбанке? Прекратите ваши пошлые разговорчики: у меня нет времени.
Огромным усилием воли Толе удалось удержаться, чтобы не ударить говорящего…
— Танюша, через сколько времени кончатся твои занятия?
— Еще два часа. Ты пойми, Толя, ведь у меня на руках касса… государственные деньги…
— Понимаю. Я уйду и вернусь через два часа.
— Нет, если ты хочешь доставить большую радость, — сядь вон там, в уголку на диван, и посиди эти два часа — мне будет видно тебя все время.
— Я посижу, мне там будет очень хорошо.
Что два часа по сравнению…
Когда Гриша, постоянный грузчик Толи, узнал, каким образом тот нашел свою утерянную невесту, — он глубокомысленно произнес:
— Как странно, что счастье иногда переодевается в милиционера!
В пургу
Терентьич проснулся ночью. Глаза его уставились в абсолютную тьму хижины. В голове ощущалась та знакомая ему, странная, как бы звенящая пустота, которая совершенно исключала возможность снова заснуть.
— Старческая бессонница, — промелькнуло у него в сознании. Он стал прислушиваться, так как знал все звуки, какие только возможны в одинокой избе сторожа большого, далеко протянувшегося в степь сада.
