деталь, которая могла бы служить оправданием для нее.
— Ты меня лучше поймешь, если я тебе расскажу вот что. В ранней юности меня поразил один эпизод из романа Райдера Хагарда. Индейская принцесса влюбляется в пленного англичанина и, когда жрецы приговаривают этого пленника к смерти через заклание его в качестве жертвы богу Солнца и кладут пленника на каменный алтарь, чтобы нанести удар жертвенным ножом, принцесса ложится на жертвенный камень, чтобы разделить смерть с любимым, хотя последний даже не знал, что принцесса его полюбила. И вот с тех пор, как я прочитал это произведение английского классика, я возмечтал о такой любви. Я видел ублажающих друг друга супругов, имеющих интрижки на стороне. Я видел, как жирная, вскормленная на богатстве и роскоши любовь исчезала, как дым на ветру, при первом дуновении неблагополучия. А вернее было бы сказать, что ее там никогда не было. А мне нужна она — настоящая. Такая, чтобы, взявшись за руки, расхохотаться в лицо несчастью, чтоб беды и нападки нас не разъединяли, но еще теснее сбивали в одно, чтоб любовь нам давала силу, радость, а не отнимала!
— Можешь не договаривать, — тихо перебила его Елена. — Все ясно. Но зачем тебе свеча, которая не горит? Машина ждет…
— Не так просто, Леночка! — страстно воскликнул Саша и схватил руку Елены. — Если бы я меньше любил тебя — все было бы очень просто! Ты мне нужна вся, целиком, без остатка — с телом и душой. И если ты мне можешь дать только тело, я встану и уйду. Одного только тела мне недостаточно. И проще простого тут было бы встать и уйти от тебя навсегда. Может, поблагодарить тебя за приятно проведенную ночь. Но я долгие годы мечтал о тебе… Еще не зная тебя, писал тебе письма. И когда нашел тебя изъязвленную — прости меня за это слово, — это не умалило моей любви к тебе: к ней прибавилась боль, и от этого она стала еще сильнее…
Но меня страшит другое: если мы соединимся — во что превратится жизнь в будущем? Вообрази — я буду идеальным мужем, старающимся угадать все твои желания, нежным, ласковым. Но при отсутствии любви с твоей стороны со временем мои ласки покажутся тебе пресными, однообразными, и тебе захочется перемены, встряски… Придет сперва трусливая, а потом уже наглая измена. Мне будет для домашнего удобства отведена роль постельного товарища или грелки, которую в осеннюю ночь кладут под одеяло к холодным ногам. Я на это не пойду. Не хочу загубить свою мечту о любви и поэтому уйду от тебя, оставив себе право вернуться, когда ты, всеми покинутая, одинокая, может быть, больная и одряхлевшая, больше, чем когда-либо будешь нуждаться в помощи и утешении. Когда это будет — не знаю. Но я приду! А теперь — прощай! — И он порывисто встал. Саша отыскал свой плащ и шляпу, нагнулся к Елене, поцеловал ей руку и еще раз тихо произнес: «Прощай».
— Прощай, — так же тихо сказала ему Елена.
Саша вышел, раздался шум отъезжающей машины.
Елена вздрогнула, хотела, было, сделать какое-то движение, но осталась сидеть в каменном спокойствии.
В комнате замелькали черные крылья бабочки грусти, безмолвной свидетельницы расставаний.
Когда жизнь хлещет тебя по обеим щекам, когда мечты твои рушатся, не ищи утешения в бутылке вина, как ищут слабаки. Утешение найдешь в труде — труд твой спаситель. Твори! Так учил когда-то Сашу много повидавший на своем веку старый товарищ. И Саша, возвратившись домой, с головой ушел в труд. Подогнал запущенную работу в институте, делал покупки, вел свое холостяцкое хозяйство, рылся в книгах у букинистов, а по вечерам писал свою задуманную картину. Последнее больше всего помогало ему избавляться от воспоминаний о пережитом в домике у Елены. Но иногда занесенная с кистью рука останавливалась, повисала в воздухе, в эти мгновения суровый горный кряж, который он писал, заволакивало туманом, в котором вырисовывались обнаженные руки, грудь Елены, ее смеющийся полураскрытый рот… Он стряхивал с себя наваждение, снова принимался писать, мурлыкал песенку. А в общем было трудно…
Но было нечто, что поддерживало его, вера в силу любви искренней, сильной и самоотверженной. Любви, с которой за любимым идут в ссылку и на каторгу. Он верил, что такая любовь, как пламя, охватившее дом, зажжет любое сердце, если оно не разложилось совсем. День за днем, как огненные цветы, напитанные сердечным чувством, его мысли будут лететь к той, которая на миг раздвинула завесу и показала ему, какой чудесной могла бы быть их жизнь, а потом предложила или уйти, или довольствоваться тепленьким сожительством…
А между тем наступила осень. Зарядили холодные, долго моросящие дожди. Последние астры на клумбах убило морозом. С улиц и парков, с зеленых лужаек жизнь переместилась в отапливаемые квартиры.
В один из таких вечеров, поужинав, Саша и принялся было за кисть, как раздался дверной звонок.
Он открыл дверь — в коридоре стояла темная фигура, с плаща стекала вода. Фигура шагнула в комнату и откинула капюшон — Елена. Бледное, спокойное ее лицо с горящими глазами похудело, но, казалось, стало еще красивее. Саша молча, бережно снял с нее плащ и усадил в кресло. На ней было то же черное шелковое платье, что в ту памятную ночь в домике. Отсутствовала только роза у пояса.
— Саша, — тихо заговорила она, — я пришла сказать тебе, что… нет, так нельзя начинать, — ты не поймешь… Со мной произошло что-то странное. Не смотри на меня так удивленно, не бойся — я не сошла с ума. В конце концов, все это так просто, даже естественно. Но лучше начну с самого начала. Когда ты уехал в то памятное утро, вскоре пришла моя тетя, та самая, которая предоставила мне свой дом на одни сутки для встречи с женихом. Я ей сказала, что ты мой жених, иначе она нас не пустила бы на порог. Когда тетя увидела меня одну, спросила, где же жених? Я сказала, что мы поссорились, и ты уехал. Тетушка начала упрекать меня. Оказывается, она подкараулила твой приезд, и ты ей очень понравился. «Дура, — говорит, — упустила такого парня!» Следующим автобусом я вернулась в город. Перед тем, как выйти из домика, увидела на столе твою зажигалку и прихватила ее. Когда я, вернувшись в свою городскую квартиру, приняла ванну, сварила себе кофе и расположилась на отдых, я не почувствовала прежнего уюта. Все вещи были на своих местах, по-прежнему умиленно глядели на меня с полочки стеклянными глазами мохнатые собачки, которые мне всегда нравились, но чего-то не хватало. На душе росла смутная тревога. Она переросла в сознание, что где-то допущена ошибка. Так и не разобравшись, в чем суть моего состояния, легла спать и спала крепко. Но утром, встав с постели, я ясно сознавала — мне не хватало тебя…
Уже при появлении Елены Саша насторожился, а когда она произнесла эти слова, напрягся: откуда- то издалека он услышал серебристые звуки колокольчиков Радости. На тройке во весь опор скачущих коней она приближалась к нему. Ведь Радость — это летящая на тройке девка, полная искристой жизни, с пылающими от счастья щеками, в светлом платье, вся в развевающихся на ветру лентах, в цветах и с венком на голове… И где учует любовь, туда поворачивает своих коней…
Саша сделал нетерпеливое движение в сторону Елены, но она жестом остановила его.
— Но я не поверила, — продолжала она, — что это щемящее чувство, при котором меркнут прежние радости, есть начало любви. Мне хотелось твоей близости. Вскоре я поймала себя на том, что все время думаю о тебе. Вспоминала о твоей зажигалке, подолгу держала ее в руке. Потом взбунтовалась, решила бороться с этим наваждением и выбросила зажигалку в окно. Видела, как соседский мальчуган подобрал ее. Потом мучилась и на другой день выкупила зажигалку у мальчика обратно… Теряла аппетит. Стали мне сниться сны, связанные с моим прошлым, но теперь уже в роли «плазмодиевых» выступал ты… С каждым днем худела… Мне стало невмоготу, и я решила прийти к тебе… И если это есть любовь, тогда возьми меня всю без остатка.
С этими словами она тихо склонилась на грудь Саши.
Примчалась во весь опор скачущая тройка Радости и замерла в комнате. Радость, у которой так много цветов, осыпала ими Сашу и Елену. Но бурная радость не может быть слишком долгой — тройка помчалась дальше, колокольчики ее замерли вдали. Елена и Саша встали, обнявшись. Души их, взволнованные до предела, просили тихой ласковой руки, которая успокоила бы их волнение.
— Саша, я счастлива. На все важные события жизни откликается песня. Мне бы хотелось, чтобы кто-то пел песню про любовь — чистую, святую любовь. Душа просит.
Саша нагнулся к тумбочке, на которой стоял проигрыватель, и отыскал «Песню Сольвейг» Грига. Стоя, снова обнявшись, они слушали ее. Это было мастерское исполнение. Дирижер, видимо, был в ударе во время записи, и вдохновенные смычки музыкантов скользили по струнам, извлекая хрустальные звуки.
