брожу по глухим коридорам, и стучу в двери, отчаявшись найти выход. Открывает шрамированный знакомец - не Дерек, другой, с которым болтала в Тумане. Нет, Дерек, конечно, посимпатичнее, хоть лысый и одноглазый, но я рада и этому. Что-то мне говорит за то, что в Тумане, куда он меня галантно пропустил, намного безопаснее, чем в тех темных переходах.
- Ну, что, - спрашивает он. - Наигралась в его игры?
- В чьи?
- Неужели не понимаешь? А я так надеялся... - парень кривится, хотя, казалось, сделать его рожу более кривой невозможно. - В арагорновы. Нравится быть игрушкой? Или детство хочешь припомнить?
Намек, наконец-то, понят. Вынужденно провожу здесь не слишком приятный экскурс в земное прошлое. Когда, как теперь кажется, давно и неправда, в той реальности, мне исполнилось пять лет, отец, формируя экспериментальный психоз, сперва дарил мне вещи, а потом отбирал, мотивируя это 'подавлением собственнических инстинктов'. Ложась спать с куклой в руках, я не знала, не отберут ли ее у меня утром, примеряя футболку с вышитыми ракетками, не знала, придется ли мне ее поносить. Когда я осмеливалась вякнуть: 'Мое!' мне со смехом отвечали: 'Да ты сама еще не своя!' И я, чтобы не радовать отца слезами или сердитым сопением, просто перестала считать что-либо своим. Шмотки и игрушки - дерьмо, можно обойтись без них, но, начиная с первого класса, отец взялся и за моих друзей. Чего только стоит распущенный им через уборщицу слух, что я 'немножко не в себе'. Да, уже в третьем классе я проследила цепочку, опросив даже учителей, чтобы дознаться, благодаря кому у меня школьное прозвище 'шиза' и статус неприкасаемой. Учителя еще так странно на меня смотрели - боялись, что ли, что вцеплюсь им в горло?
Димке Гришкевичу, подружившемуся со мной несмотря на дурную славу, он устроил постановку на учет в милиции, угрозу сесть в колонию за чужие грехи и, естественно, вылет из элитной 'Четвертой' школы. Кириной матери 'проговорился', что у меня неизвестное вирусное заболевание, после чего вопрос общения увял сам собой, бедолага даже разговаривала со мной через платочек. Все отцовские фокусы, по одному, были не столь уж кошмарны, а иногда и просто смешны, но за пятнадцать лет, прожитых под его рукой, я усвоила, что близко сходиться с людьми мне нельзя - им от этого будет лишь хуже. У отца хватало знакомств и каналов, чтобы устраивать пакости по комсомольской или общественной линии вплоть до 92-го года. Впоследствии иногда я была ему за это даже благодарна. Человек, патологически одинокий, либо сломается, либо станет изрядной сволочью. Кажется, мой вариант - второй.
Я была почти счастлива, будучи равнодушной к людям. А теперь пакостник Ара подбросил мне такое семейство, которое просто нельзя не любить, и я попала... И он, как пить дать, уже сейчас подстроил вероятности, чтобы они погибли, и я, конечно, начну за них мстить. Все, дело сделано! Я в русле архетипического сюжета, который развивается почти без коррекции, как самосбывающееся пророчество.
- Ты уверен?
- Сама-то как думаешь?
- Слушай, а можно переиграть? Отмотать время назад, сделать так, чтоб они не погибли? А я буду к ним равнодушна. Холодна, как замороженный труп.
- Ты шутишь? Я тебе что, Творец и Создатель? Отмотать время целого мира назад мне не под силу.
- Блин... что ж теперь делать? Распустилась, дура, расчувствовалась... Ладно, будет мне впредь уроком. Надо же, насоветовал: 'полюбить кого-то всем сердцем'!
- Да сука он, однозначно. Но ты не бойся, они пока не погибли. Я, честно говоря, влез без санкции начальства, на свой страх и риск, и провел рокировку. Твой будущий любовник заменил собой всех твоих родичей. Судьба согласна, жертва принята, все довольны.
- Я его знаю? Как звали?
- Кагар.
Открываю глаза в лазарете на койке. Голова замотана, на щеке ожог, правый глаз едва открывается, левая рука в лубке. Рядом сидит мама и что-то бормочет, слов не разобрать, только я чувствую, как эта песня вливает в меня силы, и ожог перестает гореть, стягивается сеточкой шрамов.
- Погоди, мам, - говорю. - Я сейчас полечу по-другому, а то и так не красавица, а со шрамом во всю щеку вовсе стану уродом.
Мать улыбается и, махнув рукой, замолкает. Я растворяю уже возникшие шрамы, нахожу границы неповрежденной кожи, изменяю их, возвращая клеткам их 'детство' и запускаю регенерационный процесс. Оно нехило высасывает силы, щека болит, зудит и тянет. Аж мышцы лица сводит в куриную гузку. Но терплю, и часа через два, осторожно дотронувшись, ощущаю пальцами не ожоговую поверхность, не шрамы, а кожу. Тонкую, чрезмерно чувствительную, но настоящую. Мама снова рядом, я спрашиваю ее: 'Как там наши?'
- Отец уже ходит, а Мергала сильно порвали, жив остался, но рука в клочья, я собрать не смогла, а ваши лекари - слишком слабые маги.
- Штере? Дети? Невестка?
- Штере прям огурец. Когда на него попала плоть твари - задымилась одежда, он сдернул рубаху, сбросил штаны и голышом в баню кинулся, в одну ванну прыгнул, из нее - в другую, все смыл, так и отделался волдырями. А Раэти с мальчишками не высовывались, что им станется... Да, бабка тебе передавала благодарность от нее и от деда: им битва понравилась, говорит - зови еще, особенно если рядом источник богатый.
- Старая прошмондовка... Да, а почему она себе внешность не поменяет, в астрале каким себя представляешь - таким и выглядишь, что ж она морщинистой страховидиной ходит?
- Морщинистой бабке больше почета: если орк дожил до старости - значит, он очень умный, и сильный, и хитрый, умеет за себя постоять.
- Мам, я люблю тебя, ты настоящая орка!
Мать хохочет и грозит кулаком.
Вылезаю из постели, опираясь на материно плечо, ползу через весь зал на сотню коек к Мергалу, замыкаю у него болевые контуры на подпитку жизненной силы и посылаю мать на поиски лекаря. Следующие полсуток проходят в очередном угаре: лекарки делают хирургическую часть работы, очищая раны и соединяя куски разодранной плоти, а я заживляю их, попутно вливая раненым понемногу жизненной силы. Подзаряжаться от источника меня водят под руки: всякий раз я едва волоку ноги и спотыкаюсь на каждом шагу. Трижды, или, может, четырежды... и каждый раз мне кажется, что объем резерва возрос, но этого просто не может быть, скорее всего, каждый следующий раз я набираю энергию медленней. Руку Мергала восстановила почти полностью: два пальца были откушены, а как регенерировать их, я не знала. Помочь какому-то парню с пробитой печенью не смогла: слишком много крови он потерял, или, может, сердце не выдержало болевого шока. Я не врач, и Хюльду серьезно целительству не учили, так, в объеме первой помощи, а местные лекарки - скорее травницы-терапевты, чем полевые хирурги. Вот за это пистон по самые гланды капитану Ларуту: нахрена ж он дожидался очередного прорыва? Надо было раньше начальству мозг выедать, чтоб хотя бы одного специалиста прислали. Может, даже выпускника, лишь бы не бездарь. Где он там шляется - пойду, хоть обматерю, отведу душу.
Поплутать по закоулкам пришлось изрядно, капитан обнаружился в леднике, прохаживающимся в компании двух проверяльщиков из конторы между кошмарно изувеченных трупов. На мой бестактный вопрос: 'А третий где?' он молча ткнул пальцем во что-то, прикрытое полотном и слишком маленькое, чтобы быть цельным трупом. Его спутник откинул тряпку. На лавке лежал фрагмент грудной клетки с торчащими осколками ребер и полголовы на обглоданной шее.
- Вы - боевой маг в этой богадельне? - презрением конторской крысы можно было бы подпереть не то,
