его жизнь, но весной она значительно лучше, естественней, чем поздней осенью.
Я думала, весна опять ко мне вернулась. Я думала… Но это был мираж. Утром уезжали мы, уезжал и ансамбль. Я ехала, думала, молчала. Вспомнился тот внезапный раскат грома. И вот в голове зазвучали сразу стихи и мелодия:
Ржавеет лист и падает слезой, слезой осеннею, предтечей стужи. Уходит тот, кто был когда?то нужен, уходит тот, кто был любим и нужен, кто вдруг ворвался позднею грозой. Раскаты грома той грозы осенней не лягут в землю влагою святой, не напоят заждавшееся семя, не прорастут зеленою травой. Уходит он, а я тихонько плачу. Ему не нужно видеть этих слез. Я не о том, чтоб было все иначе, и не о прошлом я сегодня плачу. Он аромат мне юности принес. 9 октября 1993 г.
Я смогла рассказать вам эту историю только потому, что у меня были эти старые письма. Первое из них от 1 июля 1951 года. Старые письма… Впервые я узнала, что это такое, от своей старшей сестры. Выпускной вечер после окончания ею средней школы был 21 июня 1941 года. Мальчики — одноклассники уходили уже 23–го. Были они 23–го, 24–го года рождения. Почти никто из них не вернулся. А там, где смерть была близко, прямо за поворотом, они страдали от того, что никого не успели полюбить, некому было написать теплое ласковое письмо и получить такое же в ответ. Поэтому они писали умной, красивой девушке — однокласснице. Некоторые присылали три — четыре письма. А потом замолкали. Навсегда. Сестра всю жизнь, а ей уже семьдесят, хранит эти письма, и я ее понимаю.
Лучше и, главное, короче я не смогу рассказать вам о моем отношении к старым письмам, чем в моей балладе, которую я написала 12 июля 1993 годы, в день рождения моей сестры, Наполовой Зои Ивановны, и посвятила ей.
Когда мне бывает очень обидно, и небо в овчинку, и солнце в оконце, когда мне бывает очень стыдно, и все возвратить, исправить хочется, бывает — вокруг ничего не видно: ни света, ни выхода — мрак и туман — я письма читаю, старые письма, одно за другим, как прекрасный роман. И светлое чувство, и добрые мысли, и сладкая боль, и душевная дрожь — все это из них в одночасье выплеснет и горечь утопит… Тогда ты поймешь, что эта любовь твоих корреспондентов, а может быть только красивая ложь, прекрасная музыка их комплиментов — твое! Не утратишь его, не вернешь… Читайте, читайте старые письма и с болью черты дорогого лица не бойтесь увидеть. Далекое — близко. Душевная боль очищает сердца. Январь — март 1994 года, Краснодар ПОСЛЕДНИЙ ЛИСТОК Ветреной ночью стучат мне в окно голые ветки с листвой неопавшей. — Что тебя держит, листок запоздавший? И почему не упал ты давно? Не облетел золотым листопадом, в танце прощальном тихо кружась. — Мы задержались — значит, так надо, значит, подумал кто?то о нас. — Скажи, почему ни осенняя буря, — ни снегопад, ни трескучий мороз — не унесут тебя? С ними поспоря, — ты остаешься, будто примерз. — Кто знает, кто знает промысел Божий? — Может, оставлен я на земле, чтобы тебе иль кому?то похожему напоминать о содеянном зле. Напоминать, твою совесть тревожить, голыми ветками в окна стуча. Чтобы хоть так на земле не умножить зло, что вершится порой сгоряча. 24 января 1994 г. Л. К. Золотая осень обещала 
