свободно влазила в мягкий кулек материи. Упругий сосок отскакивал от пальцев, а пойманный, нарял вглубь, становился одной высоты с пупырышками, окружавшими его. Ленка небольно покусывала его нижнюю губу, когда сильно сдавливал ее грудь, но едва он опустил руку ниже, добрался до тугой резинки трусов, сразу отпрянула и неожиданно бесчувственным голосом сказала:
– Убери руку.
Ну и пошла она в к черту! Посидел немного рядом, безучастно отвечая на вопросы, а потом сказал, что хочет пить, и ушел. В кухне на столе появились еще три бутылки самогонки, причем одна уже была опорожнена на две трети. Гришка спал, придавив лбом тарелку с объедками. Тарелка наклонилась, и объедки сползли к волосам, прилипли к ним. Лешка толкнул Тюху в плечо, голова рассталась с тарелкой, размазала комья холодца по столу. Гришка что-то пробормотал невнятно, почмокал пухлыми губами, но не проснулся.
Алексей выпил и с непонятно откуда появившимся голодом набросился на еду. Черпал ложкой из всех тарелок по очереди, подбирая свободной рукой выпадавшее на стол и тоже съедая. Ленка с бледным лицом сидела у печки, ждала, когда он насытится.
Самогонка и еда взбодрили его, захотелось еще помять женскую грудь. Едва он справился с лифчиком, как Ленка задергалась, болезнено скривив губы.
– Подожди, я сейчас, – и убежала в сени.
Она долго не возвращалась, не оказалось ее и в сенях. Лешка вышел на крыльцо. Колючий ветер резанул по глазам и ноздрям, шершавым клубком влетел в горло. Лешка вытер выступившие слезы. Над центром поселка висел белый купол – это от мощных прожекторов на территории леспромхоза. Бело было и во дворе Гилевичей – от чистого снега, падавшего целый день.
Алексей сошел с крыльца, набрал полные пригоршни, остудил лоб и щетки, наполнил сводящим зубы холодом. У-ух!..
У сарая знакомо зашлепало. Точно – блюет, готовит курам нa yтpo новогодний подарок. Титова казалась безногой, походила на туго набитый мешок, парящий над снегом.
В доме закончились танцы. На диване перед телевизором спал Вовка, а в ногах у него, прислонившись головой к спинке, посапывала Смирнова. На кровати, свесив одну ногу к полу, храпел Ванька. Лешка пошел в дальнюю комнату – и замер в дверях.
В углу мерно поскрипывала кровать, шумно дышали и визгливо, совсем не Надькиным голосом, стонали и кряхтели. Лешкины глаза привыкли к темноте, и он увидел расставленные, как тогда, ноги. Между ними дергалось мужское тело с бледным тазом.
Лешкины ноздри хапанули горячий запах пота, в голове зашумело, кровь застучала тяжело и гулко, как гидравлический молот в кузне, заглушила все звуки, прорваться сумел лишь протяжный хрип, который навис над замершими телами. Лешка торопливо попятился. Тела отодвигались, отодвигались, потом скрылись за косяком и, когда проходил мимо телевизора, появились снова, будто выткались из бликов, падающих с экрана.
Он вздрогнул от прикосновения женской руки.
– Проводи нас домой, – попросила Ленка.
– Зачем домой? – треснутым голосом спросил он. – Давай еще... давай выпьем.
– Нет, нам пора.
Уговорить не удалось. Чтобы не ударить Ленку, вылетел на ухню, где напоролся на стул. Буцнул его – стул врезался в стену, упал. Теперь одна ножка торчала вбок. Прихрамывая, успокоенный Лешка пошел одеваться.
Сначала довел Ленку, потом Светку.
– Ох, какая я пьяная! – всю дорогу то ли сокрушалась, то хвасталась Смирнова.
У калитки он сгреб ее в охапку, поцеловал в холодные губы.
– Ты чего, Леш? – она отстранилась и опустила голову.
– Ничего! Спать иди! – обиженно произнес он.
И понесли Лешку ноги черт знает куда. Лез по сугробам, набирая снег в валенки, несколько раз падал, а под конец свалился в овраг. Лежал, уперевшись головой в ствол ивы, непослушными руками выбирал снег из-за пазухи, а над головой пощелкивали длинные тонкие ветки, раскачиваемые ветром. Домой вернулся протрезвевшим и болезненно-тихим в движениях, словно прихваченный радикулитом.
Глава девятая
Алексей, устало сел на табуретку, отшвырнул на дальний конец стола мокрую тряпку. Натруженные плечи болели: помахал здорово.
– Все порубил? – Мать поставила перед ним большую тарелку горячей картошки.
– Четверть поленницы осталось, завтра дорубаю, – буркнул он.
Картошка была темная, подмороженная: зима в этом году лютая. Лешка крошил вилкой парующие клубни, чтобы остыли, и, не дождавшись, отправлял в рот, вертел языком, пока не переставали обжигать, и жадно глотал.
– Потихоньку работай, не спеши, – быстро, словно тарабаня зазубренный стишок, приговаривала мать. Голос ее дрожал, а лицо покрылось красными точками, будто об ежика ударилась. – Картошечки положить еще?
– Нет.
– На нет и суда нет... А колбаски кровяной? Покушай, вкусная!
Свинью зарезали в начале декабря, но мясо неизвестно куда делось, съели, вроде бы, совсем ничего, а колбасу Лешка не видел уже с неделю.
– Давай.
Мать положила на стол маленький огрызок, такой сухой, что похож был на сучок вишни.
– Вкусная? – спросила мать, садясь напротив сына.
– Да.
– Что ж ты со шкуркой ешь, сними ее... Хлеба еще нарезать?
Алексею хотелось швырнуть ложку в тарелку и уйти: когда мать заткнется наконец?! Но она даже сидеть не могла спокойно. Руки ее, разбитые и со вздувшимися венами, метались по столу, двигали туда- сюда то кружку, то нож. Тонкие губы дрожали, беспрерывным потоком выталкивая дурацкие вопросы. Лешка не отвечал, и мать убежала к печке. Грюкнула кастрюля, зашипела плеснувшаяся на печку вода. Мать ругнулась и опять вернулась за стол. Алексей догадывался, чего она хочет, но старательно избегал разговора на эту тему, чтобы успеть нысытиться.
– Лешенька, – не утерпела мать, – к тетке Нинке не cxoдишь? Десятку до получки попроси.
Началось. Он торопливо запихал в рот целую картофелину.
– А, Леш?
– Не даст.
– Ну, хоть трояк на хлеб.
– Сама иди проси, надоело!
– Мне она не даст... Лешенька, ну сходи. А то Андрейка вон никак не уймется... Ну, Лешенька!
– Отстань! – рявкнул он. Все – отобедал. Он оттолкнул тарелку с недоеденной картошкой, потянулся к кружке с чаем.
– Ну и ешь без хлеба! – заявила мать и забрала отрезанную ему горбушку.
Жаль, горбушке нашлось бы место в животе. И не одной. Ничего, зато шакалить не пойдет. Пусть сама клянчит на бутылку. Он раздраженно сплюнул прилипший к зубам лепесток заварки.
Во дворе Алексея обогнала Вера. Обмотанная материнским пуховым платком, в ее же старых валенках с подрезанными голенищами, сестра побрела к дому Смирновых. Верка – плакса, слюни распустит, Светкина бабка и не выдержит, даст денег, хоть и божилась всеми святыми, что спиваться она не
