народа.
– Готовлю захват водолетных баз кортезов, – сказал Пеано.
11
В Кортезии еще продолжались ликования по случаю удачного нападения на наши незащищенные города, еще завершались у нас траурные захоронения жертв, а Пеано всей мощью нашего водолетного флота обрушился на островные базы кортезов. Он бил наотмашь, сжатым кулаком – еще полыхали не поднявшиеся с земли машины, когда наши десантники ринулись на захват казарм. Ни одному вражескому водолетчику не удалось спастись. Да и куда было бежать? Вокруг океан, а в воздухе наши машины! Только клуры подняли свои аппараты на перехват возвращавшихся наших водолетов – отважное, но бессмысленное действие, клуры не раз в своей истории совершали такие героически-бездарные поступки.
Наше стерео – неоднократно и на весь мир – передавало репортаж о захвате островных баз. Десятки раз возникали одни и те же лица – генералы, скомандовавшие налеты на наши мирные города, пилоты, которые вели машины, механики, заправившие их сгущенной водой. Даже в Кортезии стали удивляться, зачем нашему министру информации понадобилось создавать такую особую популярность трем сотням пленных, когда у нас их были десятки тысяч, отнюдь не удостоенных подобной стереоизвестности. Только несколько человек знали, что миру показывают осужденных на позорную казнь – надо было, чтобы мир запомнил их лица.
Гонсалес на специальном заседании Черного суда огласил смертную казнь для всех водолетчиков, напавших на города, заведомо лишенные защиты с воздуха. Он закончил приговор словами:
– Наши враги обрушились на мирные поселения тайно, не дали женщинам и детям хотя бы спрятаться в подземельях. Такая подлость усугубляет вину подсудимых. Черный суд объявляет миру, что смертная казнь преступных водолетчиков будет совершена над их родными городами в заранее объявленный день и час.
После объявления приговора пилотам Кортезии во дворце состоялись две встречи. Расскажу о каждой.
Первая была с водолетчиками, отобранными в карательный рейд через океан. Гамов пожелал, чтобы честь этого скорей судейского, чем военного рейда, была поручена дивизии Корнея Каплина – после мятежа Гамов испытывал к ней приязнь. И мы увидели старых знакомых – Альфреда Пальмана, Ивана Кордобина, Сергея Скрипника, Жана Вильту – ныне командиров бригад, офицеров, отмеченных наградами за сражение над Родером, освобождение наших пленных и нападение на островные базы кортезов.
Гамов поблагодарил их за то, что в недавних боях они выполнили все, чего он ждал от них и что они обещали, – спасли нашу Родину от разгрома, создали предпосылки для победы. Но война не кончена. Кортезия собирает новые силы. Она попирает все законы морали, нападая на мирные города. Нужно так покарать врагов, чтобы их охватил ужас от одной мысли о новых преступлениях. И эта благородная миссия – отбить у врага стремление к подлости, сделать подлость из выгодной акции роковой ошибкой – снова предоставляется людям, столь мужественно выручившим родину в дни величайших испытаний.
Пока Гамов говорил, я мысленно сравнивал его нынешнее выступление с тем, когда он усмирял мятеж на водолетной базе. Было много схожего, но больше различий. И там, и здесь его слушали те же люди. И там, и здесь он не утешал, не закрашивал опасности, прямо требовал – если понадобится – самопожертвования. Но дух речи был теперь иной, и слушали его по-иному. Там он поднимал юнцов на гибель для спасения родины – и поднял всех! Здесь излагал военно-нравственную задачу, упоминания о возможных жертвах звучали словесными фиоритурами. Только безумцы, сказал он, решатся напасть на вас и тем погубить своих сограждан, которым мы обещали свободу.
Случилось так, что после совещания я оказался с Корнеем Каплиным и двумя бывшими мятежниками – Иваном Кордобиным и Жаном Вильтой.
– Вы уверены, что рейд за океан сойдет благополучно? – обратился я к ним. – Допускаете возможность военного отпора?..
– Почему же не допустить безумства? – рассудительно сказал Корней Каплин. – Но, генерал, война ведь такая – надо рассчитывать силы свои и противника, наличную технику, запасы боеприпасов, воинское умение командиров… Чье-либо безумие при расчете обычно не учитывается.
– Так, – сказал я с волнением. – Безумие никем не планируется, только разумные поступки.
Для второй встречи во дворец доставили почти двести участников конференции в Клуре – журналистов, операторов стерео, бизнесменов, нажившихся на военных поставках, нескольких дипломатов. Все глядели смертно перепуганными. Их ужас еще усилился, когда к ним обратился Гонсалес.
– Приговор вам еще не вынесен, – сказал он. – Но ваша вина в преступной войне так велика, что я проголосую на суде за смертный приговор. Но суд Милосердия решил предоставить вам иные возможности. Впрочем, я ограничусь технической информацией.
И Гонсалес ввел пленных в суть операции, в которой им отводилась такая необычная роль. Затем говорил Николай Пустовойт. Я уже упоминал, что к ораторам он отнюдь не принадлежал, мрачное красноречие Гонсалеса было несравнимо с вялой речью Пустовойта. Но уже наступало время, когда любое слово министра Милосердия действовало куда сильней целой речи Гонсалеса. Гамов заранее предвидел такую реальность, когда назначал Николая, а я долго сомневался, обладает ли он силой, достойной его министерского поста.
– Ваше спасение во многом зависит от вас самих, – говорил Пустовойт пленным. – Я знаю, это кажется чуть ли не насмешкой – как вы можете спасти себя, стиснутые в кабине водолета? Так вот – в обеих кабинах водолета поставят стереокамеры. Одна покажет, как ведут себя осужденные на казнь, мир услышит их последние пожелания. Их обращения к родным… Другие камеры продемонстрируют вас. И если вы захотите что-либо сказать, все страны мира услышат вас так же отчетливо, как осужденных. Те будут нас проклинать. А вам советую заклинать своих, чтобы не причинили вам вреда, – это единственная гарантия спасения.
Это был, конечно, мудрый совет. Я непрерывно ставил себя на место командования кортезов. Продумывал за них ответные действия. Не сбивать приближающихся машин – погибнут только осужденные врагами на смерть водолетчики. Сбивать – все равно они погибнут, да с ними еще много своих же людей, невиновных в уничтожении городов – гражданских, а не военных. Простой расчет диктовал: из двух зол выбирать меньшее – не сбивать! Но над простым разумом могло возобладать безумие. И был еще резон, порождавший очень непростые расчеты. Да, сбить нападающие водолеты большее зло, чем пропустить их безнаказанно. Но последствия меньшего зла будут куда вредней, чем последствия зла большего. Ибо оно, меньшее, равнозначное новому поражению, внесет смятение в души. Враг коварно поставил нас перед выбором – меньшее ли принять зло или большее. И он хочет, чтобы мы действовали по элементарной выгоде – меньшее меньше большего. Но высший разум утверждает, что большая потеря даст потом больше выгоды, чем потеря меньшая. Гамов опасался безумия военачальников Кортезии. Но надо было опасаться не безумия, а ума наших врагов.
Я высказал эти мысли Гамову. Он ответил:
– Высший разум никогда не бывает самоочевиден, Семипалов. Он достояние немногих. Массы мыслят очевидностями, а не проникновениями. Вы были правы, когда предложили свой план. Аментола не осмелится бороться против мнения своего народа. Перебороть сознание масс он смог бы лишь длительным убеждением. А времени на это мы не дадим.
Стереостанции Исиро передавали на весь мир лица заложников. Кортезия клокотала. В ней и раньше не случалось полного согласия, сейчас одни проклинали нас за жестокость, другие уже признавали, что недавнее нападение на мирные города было преступлением, а не подвигом. И все одинаково требовали от правительства, чтобы объявленную казнь предотвратили, – вымогали срочные соглашения, сохраняющие жизнь осужденных. О том, что может совершиться еще более страшное, чем казнь преступных водолетчиков, – гибель людей, неповинных в их преступлении, никто и звука не подавал, это заранее исключалось. Аментоле и его генералам не оставляли вариантов выхода. Все происходило, как мы
